Рядом с крыльцом вдоль стены стояла длинная, таких он и не видел, виселица. На ней — повешенные, как плащи в гардеробе в казарме.

Оттуда этот звон. Румата спрыгнул с крыльца, прошел несколько шагов и уткнулся в Гура с его колокольчиками на плечах. А на голове серебро из рыбьей чешуи. Да и у всех такое же серебро, только многие обмочились.

Висели все дворцовые люди. В нижнем белье. Большие руки Гура были как раз на высоте лица Руматы. Румата тронул руку Гура. Тот повернулся, тронул соседа, повернулся на своей веревке сосед — Вага Колесо. Вот уж судьба свела. Глаза у Ваги открытые, в них застыл страх. Заскрипела веревка и опять перед Руматой две спины. А подальше опять лицо и рука, навсегда сжавшая туфлю с помпоном.

Прошлепал монах, поднял с земли небольшую женщину, дал ей несколько шлепков, как дают детям, и понес за ворота, что-то укоризненно внушая.

Загрохотало, подъехала телега. Вчерашний мужик шел рядом, как-то враскорячку и также враскорячку поклонился.

Румата запрыгнул в телегу, и они поехали из дворика.

Улица была пустая. Румата лег и закрыл глаза. Телега остановилась резко, Румата открыл глаза — в грудь ему упиралось копье. Он посмотрел наверх по копью. Конный монах молча глядел на него сквозь прорези в железном забрале.

Румата сплюнул, вытащил руку из-под головы и перехватил копье, но копье не далось, передвинулось наконечником на позолоченный браслет и ушло вверх.

— Во имя святого Мики, — пробормотал монах. Их было двое одинаковых конных. Другой, такой же, старался достать копьем деревянную фигурку веселого чертика под карнизом крыши.

В окне второго этажа мелькало белое от ужаса лицо хозяина. Здесь улица поворачивалась, по ней шли несколько человек, в поднятой руке каждый нес по деревянной табличке. Монах на лошади вел дона на веревке. Это был Тамэо, до сих пор со вчерашнего пьяный.

— Как я рад, — закричал он, увидев Румату.

Он попытался изысканно, как полагалось, поклониться, но помешала веревка на шее…

— Я вижу, вы тоже в канцелярию. Табличку потерял, — пожаловался он, — а так… Вы заметили, как сладко и вольно дышится в освобожденном Арканаре… Мы — молодая аристократия… И цены на вино упали вдвое…

Телега поехала быстрее, и дон Тамэо пропал.

Еще поворот. По краю мостовой — ободранные, голые по пояс, привязанные тоже за шеи к длинным деревянным шестам, бежали Серые. У большинства почти нет лиц — грязь, склеенная потом и дождем. Рты и глаза кажутся черными дырами. Шесты несут Серые, такие же голые, те, что подлиннее. И всего один монах в охране. Хоть бы на лошади, да нет, пеший. С каким-то хлыстиком. Вот бежит, задыхается, Серый, очень жирный, голая грудь, как у женщины. А вот и Рипат. С зажатым в руке платочком, встретился с Руматой выпученными глазами и не узнал. А вот последний из Серых, совсем мал ростом, семенит на цыпочках, напряженно вытянувшись, чтобы петля не захлестнула его.

Еще поворот. Даже возница притормозил телегу.

Там впереди Веселая башня. Туда и Серые. Сама же башня и все вокруг напоминало ад, каким его изображали дальние предки. Телеги, телеги с молчаливыми людьми. Просто очереди — люди с жердями на шее и без. А вокруг дымные, с высоким огнем поднимаются в гору кострища. Из огня высокие обугленные столбы. И плохо слышный оттуда визг. Такие звуки люди издавать не могут. А высоко, выше дымов, кружат, кружат вороны, потом все вдруг закрыла высокая телега, груженная свежими аккуратными дровами.

— Пшел! — бешено крикнул Румата, ткнув лошадь зонтом и ударив мужика в нос. Телега рванула, и Румата успел выхватить свежее полено и засветить им в голову сидевшему на облучке той, другой телеги, мужику. И, обернувшись, увидел, как и телега, и дрова заваливаются в канаву.

В канцелярию Румата вошел со звуком, с которым Гаран побеждал язычников. Удар сапога в дверь, лязг двух мечей и свист. Он встал в дверях, уперев руки в бока и широко расставив ноги. Канцелярия оказалась небольшим душным и смрадным залом, в нем два обшарпанных стола, заваленных, чем полагается. Списки, кожаные гнилостные папки, флаконы с красками, писчие палочки и перья. Два чиновника ордена в потертых черных мундирчиках с нарукавниками. И с тряпочками на груди, для протирки перьев. Тут же длинная очередь. Бледные потные лица, но все разодеты как на бал, чтоб чиновники считались. И уставилась эта очередь на Румату, как на новую беду.

У первого стола топтался благородный дон Кэу. Он спесиво вдувал мокрые от пота усы. Но пот все равно стекал сверху из-под шляпы и завитых волос.

Румата пошел вглубь ко второму чиновнику.

— Кэу, Кэу, — бормотал второй чиновник, ведя огромным грязным ногтем по списку на пергаменте.

— Снимите шляпу, — произнес сзади бесцветный голос.

Румата бешено обернулся, посчитав, что речь идет о его обруче, но речь шла о железной в узорах шляпе Кэу с парадными перьями.

— Род Кэу имеет привилегии носить шляпу в присутствии королей… — пытаясь сохранить остатки достоинства, забормотал Кэу и с тоской поглядел на Румату.

— Никто не имеет привилегий перед орденом, — тем же бесцветным голосом произнесла спина чиновника.

Кэу крякнул и шляпу снял. Румата положил огромную свою ладонь в боевой рукавице на все эти палочки, перья и пергаменты.

— Дон Румата Эсторский, — Румата сплюнул в баночку для краски, — вы такой жирный, отец, а мне как раз надо бы смазать двери…