Лица штурманов, летчиков, техников. Фотографии фронтовых корреспондентов. Летчики принимают присягу. Техники готовят самолеты. Экипажи после выполнения боевых заданий. Награждения, вручение гвардейских знамен и лица, лица, лица.

В пять часов утра гвардии старшине Черепцу приснился сон, и он улыбнулся во сне.

В хлеборезке висит его, Черепца, портрет в черной рамке, и его Маруся, такая представительная, такая красивая, такая недотрога, плачет, убивается по нем. Ее утешают, а она тянет руки к портрету и, рыдая, целует фотографию. А он подходит к ней медленно и спокойно, обнимает за плечи и говорит:

— Полный порядок, Маруся, вот он я, как гвоздь!

Черепец проснулся весь во власти счастливого сна. Он еще полежал, вздохнул и свесил голову вниз со своей верхней полки. Воздушный стрелок Пялицын спал внизу, и выражение лица у него во сне было сердитое. В углу кто-то залился резким кашлем. Черепец сполз вниз, сел на корточки над спящим Пялицыным, наклонился, негромко прокукарекал прямо в ухо и, уставившись на него, стал ждать. В лице Пялицына что-то дрогнуло, и тогда Черепец громко и очень натурально замычал коровой. Лицо Пялицына разгладилось. Он заулыбался. Матрос из аэродромной команды пронес ведро с углем. Казарма спала.

Черепец натянул ватные штаны, открыл форточку, закурил и пустил струю дыма в холодное утро.

В это же самое утро, чуть позже, гвардии лейтенант Веселаго проснулся и потянул Шуру к себе. Шура открыла глаза, приподняла голову и сказала:

— Ребенок не спит.

Веселаго приподнялся на кровати. Ребенок в большой белой бельевой корзине рядом с кроватью действительно не спал и укоризненно смотрел на отца.

— Давай накроем его платком, — прошептал Веселаго.

Шура вдруг рассердилась и резко села, отчего любимая рубашка у нее под мышкой разорвалась.

— Нет, нет и нет, — отрезала она.

— У тебя сегодня день рождения, — сказал Веселаго.

— Мой день рождения, а не твой, и делай, как лучше мне, а не тебе. Мне лучше, чтобы ты сходил за молоком для ребенка, как Звягинцев, — Шура встала и стала натягивать платье. — Ты же вчера дал слово офицера, что сам сбегаешь за молоком.

Она ушла на кухню.

Веселаго открыл дверь кухни. Плотников и Настя уже встали. Настя жарила оладьи.

Он вызвал Шуру из кухни в коридор и сказал страшным шепотом:

— Вот когда меня собьют, вот тогда я посмотрю…

— Дурак, — сказала Шура. — Какой же большой дурак, ужас один!

В кухне захохотал Плотников.

Внизу загудел автобус.

На лестнице захлопали двери.

К заливу тянулись чайки. Сопки по ту сторону залива стали розоветь. Начинался день, все тот же самый день. Из столовой группами и по одному выходили летчики, штурманы, стрелки-радисты. Откашливаясь, закуривали. Громко щелкнуло, включился репродуктор.

— С добрым утром, товарищи! — ласково и уверенно сказала диктор Дома флота.

— Хватилась… — сказал Черепец и закашлялся.

У столовой девушки мыли санитарную машину. Офицеры в технических куртках стояли у машины и спорили.

— А вот мне неважно, где бродит бензозаправщик, — говорил один.

— А мне неважно, что у вас один каток, — прокричал другой.

К санитарке подошел Дмитриенко.

— Здравствуйте, сестричка! — сказал он.

— Здравствуйте, товарищ полковник! — ответила девушка, садясь в машину.

— А я — не полковник! Я — капитан!

— А я — не сестричка, я — санитарка! — прокричала девушка из темного салона. Машина тронулась с места. Дмитриенко побежал рядом с машиной, раздумывая, что бы такое сказать, но не надумал и отстал.

— Кони сытые, бьют копытами… — неслось из репродуктора.

Дмитриенко подошел к спортивной площадке, снял ремень, перекинул его через железную трубу и повис на ремне, уцепившись за него зубами.

Пес Долдон пришел от этого в восторг.

— Давай покурим, Сергуня, — сказал Плотникову командир гвардейского минно-торпедного полка Фоменко и толстыми пальцами потащил из кисета гроздь бледно-желтого табака. Они сидели и лениво поглядывали, как проезжают по полю тележки-торпедовозы, как тяжело проехала пожарная машина, прошел строй матросов. На аэродроме загрохотал мотор, еще один и еще. Техники прогревали моторы. Тележка с торпедой проехала совсем близко, тут же съехала в лужу и забуксовала. Огромная торпеда медленно и беспомощно вздрагивала каждый раз, когда торпедисты толкали ее. К тележке, поплевывая, ленивой походочкой подошел Черепец, покачался с пяточки на носочек, пососал конфетку, поинтересовался: