Хомутов кивнул. За то время, что он прожил в Джебрае, он уже привык к тому, что ни один джебраец не скажет неприятную вещь прямо – слова сплетаются в вязь, в которой каждый может увидеть то, что хочет.

– А есть ли в Джебрае некто, кто хоть в незначительной степени мог бы сравниться с президентом?

Сулеми задохнулся праведным гневом.

– Стоп, понял, – поднял руки Хомутов. – Вопрос снимается. Следующий момент. Любит ли президент вспоминать свою офицерскую молодость?

– Нечасто. Но мне кажется, что воспоминания о той поре ему приятны.

– А чему он отдает предпочтение: военным парадам или мирным шествиям?

– Парадам, конечно.

– Почему?

– Не могу сказать.

– А если вдуматься?

– Мне кажется, – проговорил Сулеми после долгой паузы, – президент любит то, что воплощает собой порядок. Геометрически четкие линии, ритм… Однажды он сказал, что демонстрации – это полный хаос, который с трудом поддается упорядочению.

– Действительно, ими не просто управлять.

– Да, вы правы. В марширующих батальонах чувствуется мощь. Это не аморфная толпа.

– И эта мощь повинуется президенту. Что всегда приятно сознавать.

– Да, пожалуй. У президента в минуты, когда перед ним проходят войска, особый взгляд…

– Какой?

Сулеми замялся.

– Какой у него взгляд? – повторил вопрос Хомутов. – Это важно.

– Ну, представьте, что вы приобрели дом. Это ваша давняя мечта, и вот теперь он ваш. Вы приближаетесь к нему впервые с тех пор, как стали его хозяином, останавливаетесь и окидываете одним взглядом…

Сулеми щелкнул пальцами, подыскивая слово, но оно не шло на ум, он повернулся к Хомутову, чтобы тот помог, и натолкнулся на его взгляд – в нем были спокойная гордость и восторг одновременно, это был взгляд полновластного хозяина.

– Это! – пробормотал Сулеми. – Именно это!

Хомутов рассмеялся, сбрасывая маску.

– А к демонстрациям, значит, он относится иначе.

– Очевидно.

– А как именно?

– Трудно сразу сказать. Спокойнее.

– Это как же?

– Не могу дать определения.

– Меньше восторга?

– Пожалуй.

– И гордости, – подсказал Хомутов.

Сулеми мялся.

– Итак, ни восторга, ни гордости, – подытожил Хомутов. – Что остается?

Сулеми вдруг вспомнил, сказал с едва скрываемой усмешкой:

– Остается чувство глубокого удовлетворения.

– Ага! – ухватил суть Хомутов. – Я же говорил, что ему наплевать на толпу!

Сулеми досадливо замахал руками.

– Уважаю ваши чувства! – поспешно произнес Хомутов. – Назовем это безразличием – уж это-то слово у вас протеста не вызывает?

– Вы как-то чересчур ироничны.

– Вот как? Вам наверняка показалось.

– Кстати, вы обещали показать мне президента, приветствующего участников массовой манифестации.

Хомутов стер с лица улыбку и взглянул на Сулеми отрешенно, пожалуй даже безразлично. Сейчас он, казалось, думает о чем-то своем. И вдруг вскинул руку и слегка покачал ею, приветствуя манифестантов.

– Гораздо лучше, – кивнул Сулеми. – Но придется еще поработать.

– Что – непохоже?

– В чем-то – да.

– Но не на все сто.

– Не на все.

Хомутов вздохнул и уронил руки.

Полковник Бахир должен был умереть в тот страшный день, когда оставшийся неизвестным предатель раскрыл тайну секретного спецотряда. Президент Фархад получил роскошную возможность расправиться со своим министром в одночасье, тем более что повод был бесспорным – заговор с целью свержения существующего строя.

Фархад, темнея лицом, спросил в тот день, глядя поверх головы замершего перед ним навытяжку министра:

– Что за отряд? Для чего предназначается?

И стал смотреть не мигая. Сердце Бахира оборвалось, он как бы и не жил уже, и лишь инстинкт самосохранения слабо шевелился в нем. Насколько мог твердо, он сказал:

– Специальное подразделение для борьбы с терроризмом, товарищ президент.

– Угу, – Фархад кивнул, якобы соглашаясь. – Тогда почему единственное, чем занимаются эти люди, – штурм зданий? Какое это здание у нас захвачено террористами?