— А ежели в Холмогорах воеводе о том деле рассказать? — словно раздумывая, произнес приказчик. — Царским словом он аглицких купчишек прижмет.

— Воевода?! — сердито отозвался Семен Аникеевич. — При таком царе никакой воевода не поможет. Золота отсыпят агличане воеводе, он и отвернется… Делай, как говорю.

— Слушаю, Семен Аникеевич. В полдень завтрашнего дня в путь отправляюсь.

Степан Гурьев поклонился купцам и, словно раздумывая, медленно вышел из кабинета.

Он решил прежде всего посмотреть холмогорский карбас, на котором ему предстояло сплыть по Двине. Искать его не пришлось, он стоял у новой пристани рядом с Благовещенским собором. От реки несло сыростью. Тучами вились комары. Трясясь от холода, из воды вылез пьяный ярыжка и стал совать ноги в драные портки. Вода в реке, несмотря на июль, была холодная.

На носу карбаса сидел давний знакомец Степана Гурьева — мореход и кузнец-цыренщик Васька Чуга. Приказчик удивился, увидев здесь морехода, время было рабочее, но ничего не сказал. Он глянул на густую Васькину бороду и, усмехнувшись, вспомнил его зарок: «Пока Любушку буду помнить, бороду не подстригу».

Они поздоровались, и огромный мореход Васька Чуга ушел, не сказав слова. Сегодня он неразговорчив. От пристани кузнец-цыренщик отправился на первый варничный двор купцов Строгановых; там он пробыл недолго, перешел на второй двор и там не задержался. Он заглянул и на все остальные варницы: на Троицкую, Преображенскую, Успенскую, Никольскую… На каждой он перебрасывался несколькими словами с приятелями.

На дальнем варничном дворе мореход застрял. Тимоша, подварок, его большой друг, был занят на варе, и пришлось его ждать.

У Васьки Чуги характер вольнолюбивый, и ему крепко не нравились порядки в вотчине Строгановых. После поморской вольницы в плаваниях и походах, где каждый был человеком, работа у Строгановых была каторгой. Особенно крепко доставалось варничным людям. Варить соль — работа тяжелая, вредная, до срока убивающая человека. Но больше всего поморская душа Васьки Чуги не выносила наказаний, введенных у купцов Строгановых. За каждый мелкий проступок, за опоздание на работу людей били плетьми. Ослушников и смутьянов наказывали строго и самовольно, без суда, сажали на цепь в земляные ямы и темные подвалы.

Васька Чуга как-то раз на карбасе приплыл в Сольвычегодск, полюбил девушку Любашу, дочь строгановского солевара, женился на ней и остался в городе. Но счастье морехода было недолгим. На третий год Любаша простудилась и умерла. С того времени Васька Чуга себя не жалел и вел разгульную жизнь…

Мореход несколько раз подходил к варнице, дверь была полуоткрыта: шумно кипел рассол, раздавались зычные приказы повара садильщикам и ярыжкам. Первую варь начали вчера около полудня, а сейчас шел третий час дня; значит, скоро конец варки. Когда ярыжки потащили в охапках дрова для последней варки, Васька Чуга увидел в дверь приятеля Тимошу. В одних портках, потный от сильного жара, он железным гребком мешал в цырене рассол. Из варницы несло едким, удушливым запахом.

Дверь второй варницы была раскрыта настежь. Там люди готовили цырен к новой варке. Ярыжки таскали на спине трехпудовые рогожные мешки с готовой солью в амбар. Приказчик строгановским клеймом пятнал мешки.

Но вот варка соли закончилась. Из варницы, шатаясь, выходили люди и тут же, у избы, без сил валились на землю. Вышел и подварок Тимоша, скуластый, кудрявый парень. У бочки с дождевой водой он смыл с лица пот.

Васька Чуга близко подошел к приятелю.

— Постника, подварка с пятой варницы, Семен Аникеевич Строганов на колоду посадил, приковал чепью в полтора пуда, — зашептал он. — Сидит в темнице.

— Почто?

— Жену его Марефу силком взял в хоромы купец, а Постник пошел жену выручать, стражника пришиб. Ну, и взяли его строгановские холопы, всего измочалили и на чепь посадили.

Тимоха молчал. В глазах у него все еще ходили красные и оранжевые круги от тяжелых соляных испарений.

— Выручать надо человека, — продолжал Васька Чуга. — Царские и божьи законы и купцам Строгановым рушить не можно. Хоть и богатства у них без счета… Я с ребятами говорил — все согласны. Приходи завтра утром на площадь, как колокол всполохом ударит.

— Приду, — обещал Тимоха.

Борис Годунов сделал опрометчивый ход пешкой, и его конь оказался под угрозой. Князь Иван Михайлович Глинский, родственник Годунова, небольшого роста кругленький человечек с черной бородкой и свисающими, как у покойника, усами, не упустил случая. В шахматы он играл хорошо и вовсе не был простаком в жизни. Напрасно Шуйские призывали его участвовать в заговоре против Бориса Годунова, ссылаясь на невысокое происхождение правителя. Глинский не поддавался никаким уговорам. Он с уважением относился к Борису Годунову, и в его доме правитель чувствовал себя в безопасности.