От всего этого: рева медведя-Чедрина, гулкого эротического пения Конашевича-Сагайдачного, стонов онанирующего раз пять-шесть на дню заключенного Протопопова и нервических выкриков «Долой гнилое самодержавие!» каторжанина Похитончука волосы вставали дыбом и мороз продирал кожу – привыкнуть к этому было невозможно.

Через неделю, проведенную в одиночной камере, Марта попросила себе ножницы.

– Зачем? – спросил ее надзиратель.

– Обрезать ногти, – спокойно ответила она.

Ножницы ей дали. А когда пришли их забирать, Марта Гинсбург лежала на полу в луже крови с перерезанными в нескольких местах артериями. Дыхания и биения сердца не обнаруживалось.

К Бурундукову заявились всей компанией, включая Луку. Он ходил за Севой как привязанный, и к нему все уже привыкли. Надлежащие бумаги были с собой, но первый помощник управляющего банком на них даже не взглянул. Всю ночь его мучила совесть… тьфу ты, не совесть, конечно, а некое гнетущее чувство. Заключалось оно в укоре самого себя.

И как он мог так глупо продешевить? Согласиться только на десять тысяч целковых, предоставляя кредит в два миллиона?! Нет, он решительно олух. Глупец. Ведь, помимо прочего, железная дорога, после ее строительства и пуска, будет приносить прибыль ее владельцам. Прибыль пожизненную и весьма значительную. Постоянную и все время, из года в год, возрастающую! А он останется за бортом…

Этого нельзя было допустить. Тем более что подобного шанса может уже не быть в его жизни. Никогда!

Ворочался он в своей постели часов до четырех. И уснул только тогда, когда пришел к простому и точному решению. Единственно возможному, с его точки зрения. Поэтому встретил он директоров Акционерного общества без восторга, ежели не сказать, хмуро. Ведь надлежало показать этим господам всю сложность вопроса…

Бурундуков неохотно поздоровался с Долгоруковым и со всей честной компанией и снова уселся в свое кресло, всем своим видом давая понять, что вчера – это было вчера (он находился в изрядном подпитии), а сегодня – это уже сегодня (он трезв и осмыслил все разумно).

– Ты чего такой? – улыбаясь, поинтересовался Всеволод Аркадьевич. – Голова со вчерашнего болит?

– Болит, – ответил Бурундуков, – но совершенно по иному поводу.

– По какому? – В голосе Долгорукова послышались нотки сомнения и тревоги.

– Боюсь, вопрос о предоставлении вам кредита будет не так-то просто решить, как вначале думалось, – промолвил виновато Бурундуков. – И займет больше времени, нежели мы с вами предполагали.

– Вот как… И сколько же?

– Надо полагать, не менее двух недель… – вздохнул первый помощник управляющего банком.

– Двух недель?! – невольно воскликнул Ленчик, а Сева и Давыдовский переглянулись и оба нахмурили лбы. Лука потемнел лицом, но, по своему обыкновению, промолчал.

– Да, – подтвердил Бурундуков и сделал печальные глаза, словно тоже сожалел об этом.

– Вопрос с кредитом надо решить много раньше, – твердо произнес Всеволод Аркадьевич, сверля взором первого помощника управляющего банком.

– Это… невозможно…

– Почему? – напрягся Сева.

А Лука превратился весь во внимание.

– Потому что это зависит не только от меня, – сказал первый помощник управляющего банком.

– А от кого еще? – подался вперед Долгоруков, словно приготовляясь бороться. Бороться до последнего…

– Есть еще управляющий и начальник кредитного отдела…

– Управляющий – ясно. Он глава, и все такое… Но он поступит так, как присоветует ему его правая рука. Разве не так? – напряженно просил Всеволод Аркадьевич.

– Так-то так, но вот начальник кредитного отдела… – замялся Бурундуков.

– А что начальник кредитного отдела? – поднял брови Долгоруков. – Он твой непосредственный подчиненный. Поговори с ним. Отдай ему все бумаги, что мы принесли.

– Он… очень нерешительный в таких вопросах…

– А что надо, чтобы он стал решительным? – в упор посмотрел на Бурундукова Всеволод Аркадьевич.

Первый помощник управляющего банком снова замялся. Этого хватило, чтобы Долгоруков и все присутствующие поняли, что придется увеличивать мзду. То бишь давать еще одну взятку.

– Сколько? – спросил Сева.

– Еще столько же, – тихо ответил Бурундуков. – В смысле, десять тысяч рублей.

– Я понял, понял, – сказал Долгоруков примирительно и обвел взглядом присутствующих, как бы спрашивая их, что, мол, будем делать. Хотя, в принципе, был готов к такому повороту дел, потому как Бурундуков был типичным мздоимцем, которых при обоих Александрах развелось тьма, и имя им теперь – легион. Вот Николай Павлович давно бы прижал таковых к ногтю. У него и генералы, и обер-прокуроры за мздоимство на каторгу шли, не то что мелкая чиновная сошка… – Хорошо, принято. Это все?