— Ладно-ладно! — перебил его Кузьма. — Рассвистелся, свистун! Давайте-ко, други, поднимем вино за артельщика, дорогого нашего товарища! Мужик он дельный, самостоятельный, зря слова не скажет, по работе его хаять грех, дай бог хоть кому такого работника. А что женился — так и в этом ему полное наше почтение: пришла пора семью заводить, робят ростить. Жалко, невестушки-то нету, уж больно она нам люба была! Даже не расцеловал ее на радостях, всю обедню мне испортил, старый черт! — Он покосился на десятника.

Тот подмигнул, облизнулся и полез чокаться.

Сидели долго. Степенно выпивали и крякали, вели разговоры про работу и деревню. Чуть не вышел было конфуз от Фильки: он быстро опьянел, сидел, глядя в одну точку, и вдруг обратился к Малахову:

— Слышь, Никола, а она это у тебя, честная была?

Анкудиныч выгнулся, схватил его за грудь и опрокинул на траву.

— Лежи, не вякай! Ну что с этим народишком поделаешь! — вздохнул он, придвигаясь к грустно притихнувшему Николаю. — Деревня, брат. У их на том все держится. Какое у тебя есть понятие, шшенок! — крикнул в сторону барабавшегося в траве Фильки. — Я вот, к примеру, на вдове женат — дак что теперь? Ты, Никола, на это не гляди, мало ли что люди сбрешут? А ты, Филя, — чалдон, и больше никто!

Снова пили — за жениха, за невесту. Приглашали жить в свои деревни, обещая задешево выторговать дом. На душе Николая было светло и чисто, хмель не брал его — он плакал от восторга и умиления и тут же улыбался непослушными, прыгающими губами.

— Слышь, Никола, — захрипел, придвинувшись к нему, Кузьма. — Ты вот что… ступай-ко давай, не надо бы тебе сегодня много пить — что баба о тебе… о нас подумает? Нехорошо будет на первых порах. Мы-то останемся ишо, а ты шел бы, право, а то запьянеешь, мотри.

Малахов согласился, вскочил на ноги и стал прощаться. К нему подполз Анкудиныч и, вытащив из штанов кошелек с деньгами, начал совать его в карман малаховских брюк. Николай растерянно отталкивал его руку, а десятник лез и лез, икая и брызгая слюной.

— Возьми! — крикнул Зонтов. — Он пьяный-пьяный, а соображает, что деньги трезвому человеку надо отдать, не ровен час — обчистят пьяного-то, и тю-тю артельному капиталу. Завтра отдашь, чего там.

— Не! Не! — гудел десятник. — Послезавтра выходи! Гул-ляй, брат! Уважаю-у!

— А как же сами-то без денег?

— Иди-иди! — вмешался Кузьма. — Управимся как-нибудь. Еще захотим — у узкоглазого в долг попросим. Он мужик хороший, не откажет, поди. А ты, ежли денег на подарок бабе надо, то-другое, — бери, после рассчитаешься!

— Пока! — Малахов повернулся и пошел от галдящей компании. В голове хоть позванивало, но шаг был легкий.

Часы саксонского фарфора показывали семь вечера. Старый Бодня осторожно взял их с огромного, обитого железом ломбардного прилавка и, нежно прижав к груди, заворковал:

— Опять сдаете?

Кашин развел руками. Вчера он приобрел на толкучке почти новые штиблеты, израсходовав деньги, ссуженные ему для служебных целей. Получка предстояла лишь через неделю, и единственная кашинская драгоценность снова была пущена в ход.

Выйдя из ломбарда, Семен пересчитал деньги. Предстояло еще потратиться: купить подарок старухе, баталовской хозяйке, которой он собирался сегодня нанести визит.

Покупка подарка старому человеку — дело ответственное. Кашин сознавал это. Надменно, не спеша выступая новыми штиблетами, он двинулся в обход магазинов. Конечно, можно было обойтись какой-нибудь безделицей вроде платка, как поступил бы на его месте человек более простой. Однако не зря молодой агент угрозыска причислял себя к людям деловитым и практическим. Он методично обследовал один магазин за другим, приценивался; вовремя сообразив, что возможен лучший выбор, вздыхал и отходил. Наконец торговая улица кончилась. Выйдя из очередного магазина, Семен увидал перед собой только одинокую скобяную лавку. В ней по стенам висели хомуты, сбруя, косы, стояли наковальни, мешки с известкой.

— Чересседельнички новые-с! — подлетел к нему приказчик.

Кашин, недоверчиво хмыкнув, шагнул к прилавку. На широких полках среди весов, безменов и сепараторов одиноко белела фаянсовая сахарница с надписью: «Все в культпоход!» Под надписью работницы в красных косынках, шагая в ногу, приближались к идущему за сохой бородатому крестьянину.

— Сколько стоит? — чопорно спросил Семен, указывая на вещь. — Заверните! — и купеческим жестом бросил на прилавок деньги.

Бабка сидела за столом и раскладывала карты. Увидав Кашина, не поднялась, только бойко повела глазами.