— Хорошая девка! — пыхтел Абдулка. — Баба твоя, да?

— Ага, — ответил Николай.

Дома, за чаем, он, помявшись, спросил у Абдулки:

— Где ляжешь, друг-товарищ?

— В сенках, конечно! — отозвался тот. — Тряпье туда бросьте, что есть постарее, все равно кипятком шпарить: вша есть!

— Завтра выведу! — пообещал Малахов.

Беспризорник глянул на него с тоской и страхом.

Наутро они осмотрели Абдулку в палисаднике. Одежда была настолько ветхой, что ремонту, несомненно, не подлежала. Переглядывались, качали головами. Пошли домой, выскребли все наличные деньги. Поколебавшись, Николай добавил бумажку из кошелька Анкудиныча, и с этим капиталом двинулись.

Штаны на толкучке выбрали хорошие: из чертовой кожи, без единой заплаты. Косоворотку — ношеную, но красивую: мелкий белый горошек по синему фону. Купили еще старые, разношенные ботинки и с этими покупками вернулись.

Абдулка отнесся к новой одежде безразлично, его вполне устраивало привычное старое тряпье. Но Николай, не слушая его, велел раздеться, унес старье в огород, облил керосином и сжег. Вытащили в сад лохань и начали мыть парня. Вода, сначала черная, без пены, светлела с каждым новым тазом. Малахов драил исхудавшее Абдулкино тело яростно и исступленно, тот стонал и корчился, но через полчаса, переодевшись и расчесавшись частым гребешком, вошел в дом расслабленный и тихо улыбающийся. Двое, пустившие его под свою крышу, сидели рядом на лавке, положив руки на колени, и, склонив головы набок, умиленно смаргивали глазами: не могли наглядеться. Абдулка прыснул, покраснел и сказал:

— Спасибочки вам. Пойду я, чего тут.

— Куда? — заполошилась хозяйка. — Садись давай: и ты, и ты, Коля, сейчас на стол соберу.

— И далеко ты наладился, интересно? — Малахов подвинул к столу табуретку, сел, забарабанил пальцами.

Беспризорник пожал плечами.

— Не думай никуда ходить! Живи здесь, чего там! — Хозяйка всплеснула руками, засмеялась: — Ну, беда! Не было, не было в этом доме мужика, а тут сразу двое. Ох, ребята.

— Живи-и! — Николай обрадовался, схватил Абдулку за шею и притянул к себе. — Не век воровать; учиться отдадим, к ремеслу приспособим, хорошо, брат!

Беспризорник вдруг зашипел, заплакал, вырвался от Малахова и исчез в дверях.

— Чего ты, куда?!

Выбежав на крыльцо, увидали, как свернул он в переулок. Обескураженно, не глядя друг на друга, вернулись в дом.

В назначенный Витенькой день агент уголовного розыска второго разряда Семен Ильич Кашин появился в ресторане «Медведь» засветло. День был будний, посетителей мало; еще не играл оркестр, не появился и баянист. Кашин спросил пива и заказал из любопытства какую-то мусаку (это оказалась жареная тыква с тушеным жирным, густо наперченным мясом). Выпил пиво, помудрил над диковинным блюдом: и с какого же конца за тебя взяться! — затем, воровато оглядываясь, стал есть. Сунет кусок в рот, проглотит и оглядится: вдруг кто-нибудь уже смеется над тем, что он неправильно ест это яство! Однако люд был занят своими делами, и Семен, осмелев, вскоре прибрал всю нехитрую закуску. Под конец даже съел, разохотясь, несколько кусочков хлеба, насаживая их на вилку и обмакивая в соус. Тут уж Кашин не таился: чего-чего, а вилку держать так, как положено в обществе, он умел — когда-то научила докторша госпиталя, где работала мать; приметив постоянно пропадающего в госпитале голодного мальчишку, сиделкина сына, эта суровая, одинокая, измученная тяжким трудом старуха стала брать его обедать к себе домой и там учила держать ложку, вилку, не чавкать за столом.

Но Семен не вспомнил сейчас доброй докторши — другим были заняты мысли. Вчерашнее посещение баталовской хозяйки тоже отошло на задний план после того, как он, зайдя в губрозыск узнать, есть ли ответ на запрос по убийству Вохминой, застал там несчастного старика — мужа убитой. Он сидел, горбясь, на стуле возле дежурки, губы дрожали, нервно подергивались плечи. Он поглядел на агента жалобно и заискивающе, и Семен проскочил мимо него безмолвно, корчась от стыда: дни идут, а нет никаких зацепок по этому делу. Что же еще можно сделать? — ведь ответа из уезда до сих пор нет. Старается и Веня Карабатов, по своей линии, так у него тоже не беспредельные возможности… Пропал, сбежал из больницы Леха Мациевич по прозвищу Косой Фофан, и затерялся след его — вероятно, умотал туда, где потеплее. Еще одна ниточка, зацепочка исчезла вместе с ним. Такие дела. Сиди, думай: удастся ли миссия, ранее добровольно взятая на себя Мишей Баталовым, — миссия, ради которой ты, Семен Кашин, коротаешь вечера в этом неприличном для комсомольца месте?

Осторожно, шаркая подошвами, к столику подошел Витенька и встал, угодливо подкашлянув.

— Здравствуйте, Гольянцев.

Баянист сразу переменился: взмахнув причудливо руками, как в фигуре старинного танца, громко зашептал, не сходя с места:

— Ах, бат-тюшки! Я вас тогда не испугал, надеюсь? Со мной бывает-с: отключаюсь на полдороге, ха-ха! Никуда не денешься, веселие есть пити!

— Да хоть не забыто, о чем договаривались? — Семен чуть не дернулся, увидав знакомое кривляние, но стиснул зубы и сдержался.

— Как же, как же-с! По всем признакам, — Гольянцев приник к уху оперативника, — не сегодня завтра всенепременно должна быть! Уж вы ждите, любезный!

— А если она войдет, как я узнаю?

— Это оччень просто! Когда приходит прелестница, мы завсегда «Кирпичики» играем!

— Что, любит?

— Обо-жают-с! — Витенька повернулся на каблуках и исчез.

Прочесав через город, Абдулка свернул во двор дома, в подвале которого жил когда-то вместе с Цезарем и другими товарищами. Дверь подвала была теперь заколочена, валялись ящики, но не сам подвал интересен теперь был Абдулке — он бросился к углу ограды, обносившей забор. Там он когда-то зарыл «заначку» на самый крайний случай: массивное золотое кольцо с печаткой, месяц назад снятое с пальца пьяного нэпача. Подобранным по дороге железным прутком беспризорник раскидал землю… вот! Выхватил сверток из ямки и опрометью бросился со двора.

Добежав до обшитой красным железом, плотно стоящей на земле лавки «Писчебумажныя товары Проскомидина», Абдулка остановился, отдышался и, стараясь ступать солидно и независимо, вошел. Проскомидин торговал сам — старый, юркий, с постоянно кривящимся от изжоги лицом; был он в поддевке, несмотря на жару, сидел, зевал за прилавком. Увидав мальчишку, насторожился.

Абдулка прошелся вдоль прилавка, оглядывая товар.

— Чего тебе, чего? — забеспокоился купец. — Шел бы ты, парень, пожалуй.