Шрифт:
Но – всё произошло иначе. По шее Димка Антону не дал, палку свою не отобрал. Он… зауважал Антошку! Ещё около получаса мы гуляли, и Димка не отходил от Антона, приглашал его к себе в гости, показал, где живёт, сказал, чтобы мы приходили в любой день. Вот чудеса!
И надо же было такому случиться! У Антона после этого случая в голове всё перевернулось. Он увидел: силой можно добиться всего! И тебя же за это будут уважать и приглашать в гости! Мои разговоры с ним на эту тему его пока не переубедили.
С тех пор он и стал ко всем задираться, Вот съезжает с горы девочка лет трёх на картонке. Антон выхватывает из-под неё картонку, и на моё требование вернуть картонку Ире, отвечает:
– Она мне отдала!
– Не отдала, а ты её отобрал, – уточняю я. – Она младше, она – девочка, а ты обидел её. Верни Ире её картонку.
Антон смотрит на меня нахальными глазам и с улыбочкой отвечает:
– Была её, а теперь стала моя! – и… бежит за кусты и быстро-быстро зарывает картонку в снег!
Ну, картонку мы, конечно, вернули, в конце концов.. Но я поняла, что Антон не понимает разницы между «моё», «чужое» и «общее». Так как дома у нас нет моего и чужого, то и на улице всё, что хочется – всё должно быть моё, причём, немедленно и навсегда.
Видимо, пришла пора и тебе идти в детсад… Вместе со своим другом Олежкой. Пора учиться жить в коллективе.
Ты и сам уже просишься туда – «к детишкам». Когда мы гуляем иногда вечером во дворе детского сада, ты огорчённо спрашиваешь:
– А куда все детишки подевались? Ведь же скучно, когда никого нет.
Решили, что в детский сад ты пойдёшь осенью, после поездки на Украину.
18 апреля 1980 года. Сегодня был роскошный снегопад!…
А у нас в доме распустились тополиные ветки и остро пахнет весной…»
Забавно: теперь, когда всё позади – нервотрёпка зачётов и экзаменов, – теперь я скучаю по своему институту, и очень тянет в этот маленький зелёный дворик, с маленьким Герценом, с шевелящимися тенями на старом тротуаре, с голубями у крыльца… И больше всего тянет на семинар к Долматовскому.
Вторник, утро, приехала, стою на крылечке. Дежурная сказала, что Евгения Ароновича ещё нет. Но вот залетает во двор красный шустрый «жигулёнок», хлопает дверца, выскакивает Долматовский, кожаная куртка нараспашку, седая, как всегда растрёпанная шевелюра, вроде – пожилой, но такой лёгкий, быстрый, улыбается мне ещё издали:
– О, кого я вижу! Привет!
– Здравствуйте. Вот, соскучилась, приехала, – говорю я.
– И отлично, что приехала! На семинаре посидишь у меня?
– С удовольствием!
– А с кем сына оставила?
– С бабушкой. У меня бабушка сейчас гостит.
– А у тебя есть бабушка?
– И ещё какая! Ей скоро восемьдесят, но она обожает путешествовать. Приезжает ко мне из Днепропетровска.
– Твоя бабушка – героиня. Так ей и передай. Ну, пойдём!
Долматовский с гордостью (или мне так показалось?) представил меня своим студентам-первокурсникам. Сказал, что у меня уже много публикаций и готовится книга в «Советском писателе». Его семинаристы смотрели на меня с уважением.
Потом, после семинара, показывала ему фотографии Антона: Антон в лесу, в венке из трав, Антон на берегу бухты, Антон, читающий книгу, Антон рисующий, Антон, строящий свой город…
– Прекрасный малыш! И великолепные снимки! Это кто делал?
– Я.
– Послушай, да ты же настоящий профессионал! А чем снимаешь? Какой у тебя фотоаппарат?
– Самый дешёвый и самый простой – «Смена».
– Шутишь?
– Нет.
– А хочешь, я тебя в какой-нибудь журнал устрою фотографом, или в газету?
– Ой, не надо!
– Но почему?
– У меня не получится.
– Брось, всё у тебя получится. Ты просто не сможешь делать это плохо.
– Я так хорошо снимаю только Антона. Потому что я его люблю. А без любви у меня ничего не получится. Представить себе не могу, что вот, меня посылают фотографировать каких-то тётек и дядек…
Он захохотал.
– Ладно! Фотографируй своего любимого Антона. А ты вроде ещё что-то хотела показать? Что у тебя там в папке?
– Стихи Антона.