Шрифт:
Колесо прикатилось ко мне. Антон ликует:
– Значит, ты меня любишь! Всё правильно.
Очень ласковый. Всё время лезет целоваться и без конца говорит о своей любви, порой – не по-детски сложно:
– Мама, я – твой отдых любви. Во мне – вся твоя любвя. А в моём отдыхе – вся твоя любвя.
Со смехом накидывается на меня:
– Дай я тебя так расцелую, что тебе сразу будет девяносто лет!
– Хочешь, я подарю тебе своё обнимание?
И – накидывается на меня с объятиями. Кричит и хохочет:
– Раздавление мамы! Вторая серия!…
Несколько дней назад написал мне на разных языках объяснения в любви – на русском, французском, украинском, самболюнском, амперском, испанском и английском (с моей помощью), дерефанском и ещё на каких-то, мне неведомых языках…
И положил все эти записки мне под подушку.
– Чтобы сны тебе хорошие снились!
А сегодня устроил ревизию. Поднял подушку. И с самым деловым видом:
– А где мои любишки?
И принялся пересчитывать…
В пятницу вечером. Задумчиво глядя в тёмное окно:
– Пятница испятнилась…
На улице, глядя вслед бродячей собаке, со вздохом:
– Собака иссобачилась…
– Что это значит?
– Это значит: привыкла быть собакой.
И тут же выдал целую дюжину аналогичных примеров:
– Мама измамилась – привыкла быть мамой. Верёвка изверёвилась – привыкла быть верёвкой. Кастрюля искастрюлилась, часы исчасились…
– Антошка, не болтай, а пей молоко.
– А то оно зашкуреется и замикробится, – добавляет он, хихикая.
После нашего очередного препирательства из-за еды (не хочет ничего, кроме гречневой каши!).
Спрашивает лукаво:
– А клей склеивает жевузем?…
28 января, утром, проснувшись:
– Мама, мне уже четыре года?
– Ещё нет. В 12 часов дня будет ровно четыре года.
– Ровно – как эта палка?
– Я тебя обниму до целого раздавления!
– Антошка, ты же меня не целуешь, а клюёшь!
– Сейчас я тебя расклюю до последнего организма!
На день рождения Антона пришло много гостей: наша подруга Оля Тишлер, Борис Глебович Штейн и мои друзья из Литконсультации.
А ещё пришёл Каптерев! Антон его очень ждал, очень хотел увидеть Большого Художника. А день выдался такой метельный!… И я волновалась: сможет ли Валерий Всеволодович доехать до нас в такую непогоду? Всё-таки ему уже восемьдесят лет!
Звонок в дверь. Антошка бежит открывать…
На пороге – весь в снегу Каптерев! И – с огромной дыней в авоське!… Жёлтая дыня в дырявой авоське вся залеплена снегом…
(Это он ещё на рынок за ней ездил в такую метель!)
Ликованию Антона не было предела. «Дядя художник», «дядя Валерий» затмил для него всех остальных гостей. Он не отлипал от Каптерева весь вечер. Усадил его на тахту и стал выкладывать ему на колени свои рисунки и коллажи. И Каптерев очень внимательно и серьёзно смотрел его работы, о каждой говорил что-то. Ему особо понравились те работы, где Антон использует разные материалы: пёрышки, кусочки ткани, фольги, сухие растения… Он сказал, что когда-то тоже любил делать коллажи. О, как Антон гордился его похвалой! Этим – на равных – общением.
А какая сладкая была дыня!…
А за окнами, весь вечер, продолжала мести метель…
Утром 1 февраля.
– Январь прифевралился…
Я живу одновременно в двух мирах. Один мир – это наш с Антошей мир, полный света, тепла, игр и фантазий, нежности и понимания… Другой мир – это внешний мир: магазинные очереди, прокуренные издательства… И я хожу туда-сюда, туда-сюда…
Не знаю, как бы я выжила, если бы у меня не было НАШЕГО МИРА, наполненного твоим щебетом, озарённого твоим смехом… Нашей любовью друг к другу.