— Лю Синь, здравствуй, — ляпнул я, подойдя к китайцу. И тут же обругал себя: нельзя так неосторожно. Лю, однако, ничего не заметил. — Мне надо поменять вот, — я протянул ему двести долларов.

— Рубили, юани, иены? — затараторил торговец.

— Рубли, конечно. — Я переложил трость в левую руку и принялся рассматривать разложенный на картоне товар.

— Чиво нада, карифана? — чёртов рыночный философ ломал язык неимоверно.

— Нада, нада, — включаясь в игру, коряво передразнил я.

— Вот это давай. Две штуки, — показывая тростью на ядовито-жёлтого окраса детские уоки-токи, я для убедительности растопырил пальцы правой «викторией».

— Паняла, карифана, паняла, дети нада? — Лю Синь смотрел, заискивающе улыбаясь. Меня передёрнуло — настолько тупым, хитрым и алчным был его взгляд.

— Дети есть. Детей не надо. Товар давай. И рубли, — мне захотелось побыстрее уйти. Стало противно.

— Харошая йоки-таки, далико работаит. Батарейка нада?

— Ставь, да.

— Дватсить тысяц, — сказал китаец, протягивая пакет с коробкой. Размененные рубли перекочевали ко мне ещё раньше.

Я аж подскочил:

— Сколько?!

— Дватсить, карифана, совисем дёсева, — китаец-болванец в подтверждение ничтожности цены мелко закивал.

Тьфу, чёрт! Совсем забыл об обилии нолей этого времени. Сколько же сейчас стоит водка? И не вспомнить.

— Хорошо, беру. — Я протянул деньги и взял пакет.

Напоследок с каким-то сожалением мазнул взглядом по лицу китайца. И вздрогнул. Тупой идиот исчез. Китаец глядел на меня серьёзно и внимательно:

— Зачем ты пришёл, Олег?

— Ошибки, Лю Синь. Я пришёл исправлять ошибки, — я сидел с Лю за одеяльной перегородкой, а руки грела тёмная пиала. Запах свежего чая паром поднимался вверх, смешиваясь под потолком с дымом коричневых сигарет Лю Синя.

— Чьи ошибки ты хочешь исправить, Олег?

— Свои.

— Зачем? — удивлённо посмотрел на меня китаец, узкие брови его резко поднялись вверх, а сигаретный дым струйками вылетел из обеих ноздрей. Получилось смешно.

— Чтобы тот, кто останется, их больше не совершил.

— Ты думаешь, тот, кто останется, не совершит их больше, чем ты?

— Лю! Ты ведь знаешь: я очень скоро умру, я уже умер на самом деле, но неужели ты не понимаешь, неужели ты сам не хотел бы вот так, сам помочь самому себе, сам… — Я запутался, нервно сделал слишком большой глоток чая и закашлялся.

— Я понимаю тебя, Олег. — Китаец улыбнулся грустно и коротко. — Кажется, я понимаю тебя. Жаль, что ты не успел сделать того же. А больше мы не сумеем поговорить. Иди.

Рынок гомонил, от сидящего Лю Синя меня оттёрли подростки в кожанных куртках, пробующие руками на излом подошвы кроссовок. «Чё ты нам, чурка, тулишь, — напирал самый рослый, — это резина голимая!» Китаец счастливо соглашался, мелко кивая. Я повернулся и пошёл к выходу.

— Олег! — я оглянулся. Лю Синь поднял сжатую в кулак руку и, улыбнувшись, сказал: —Лао Шэ жив!

Оба-двое ещё спали. Ватсон навёл относительный порядок в доме, убрал со стола, перемыл посуду, выгнал взашей пьяного до невменяемости соседа Вовчика, затопил — где ты, тёплый май? — печь. Открыл на кухне окно. На улице мерзко шлёпало и чавкало. Дождь. Олег так и не изменил положения за ночь: голова на столе, правая рука под щекой, левая безвольно свешивается вниз, между широко расставленных ног в пятнистых штанах и кирзачах. Брат, выпив вчера стакан виски, попытался буянить, уронил в комнате слишком низко висящую, по его мнению, люстру и хотел выбросить её в окно. Не попал. Ватсон ловко подсёк его под колени тростью, Брат рухнул на диван, свернулся калачиком и уснул.

Очнулся Брат первым, позвал тоскливо:

— Во-овчик! Какого хрена ты по кухне шаришься? Неси, там сэм на столе, и запить. Рассола. Или воды. Ты быстрее можешь?!

Ватсон выглянул из кухни и сказал:

— Самогонка, брат, отменяется. Лечиться будем по-другому. Вставай, Олега буди.

— Твою мать! — Брат схватил себя обеими руками за голову, не поднимаясь с дивана. — Так это не кошмар? Да нет, это, ёп, кошмар!

Замычал невнятно, потом тоскливо спросил:

— Второй, значит, тоже здесь?

— Здесь, Брат. — Ватсон шагнул в комнату, бежевая водолазка плотно облегает воротником шею, брюки точно только из-под утюга, на ногах тапочки, через согнутую руку переброшено полотенце. — Давай, поднимайся, раздевайся до трусов и на улицу. Я на тебя ведро воды вылью. Сам же знаешь, лучшего способа прийти в себя нет. Дав&й, я на кухне жду. Потом, пока Олег спит, расскажешь, где ты его встретил.

— На кладбище, мля! — рявкнул Брат, выходя в кухню уже в плавках. — Пойдём, доктор, лечиться будем. Процедурами.