Олег мог сделать и так, чтобы жизнь в лампочке еле теплилась, чтобы лампочка тускло, едва-едва, светилась красноватым светом, лишь заявляя о себе, но не давая ни тепла, ни света миру внешнему. Олег мог, наконец, случайным, вернее, нарочно неправильным соединением, когда надоест играть с лампочкой, устроить короткое замыкание, чтобы продемонстрировать (от слова «демон», как он решил для себя) уязвимость всей цепи, построенной им же самим.

Добрейший Марк Моисеевич кряхтел, глядя на очередной испорченный Олегом прибор, и приговаривал:

— Вам все игрушки, юноша. Вы устраивайте себе дома короткое замыкание. И что вам на это скажет пожарный? Он скажет вам, что вы хулиган и уголовник, а не Господь Бог. Но я не пожарный, я вам только поставлю «три», чтобы вы там себе ни думали. А могло быть «пять», если бы не ваши хохмы. С ваших родителей лампочка, шестьдесят ватт.

Что касается физкультуры, то этот урок рассматривался Олегом как приятное времяпрепровождение. В спортивном зале можно было показать, какой ты сильный и ловкий, а также полюбоваться на то, как при беге скачет грудь у Светки Хачковой, как врезаются между ног трусики у Ленки Гринько, как поправляет сползающую лямку лифчика Полька Махнач.

И всех этих радостей Олега сегодня лишили.

Все утро он проблуждал, а сейчас целенаправленно шел дворами от 9-й линии к 12-й, где почти на углу Среднего проспекта располагалась его школа. В длинной подворотне между 11-й и 12-й его встретили трое, лет по шестнадцати-семнадцати, в обтоптанных клешах и цветастых рубашках под распахнутыми куртками. Парни были знакомы Олегу. Известно было, что они ходят в вербовщиках у Принца и вооружены заточками и тяжелыми болтами, которые предназначены для того, чтобы удерживать рельсы на трамвайных шпалах.

Троица была омерзительно слюнявая — поминутно сплевывающая — и косоглазая. По крайней мере один из парней точно страдал косоглазием, а у двоих других водянистый взгляд сам по себе перетекал в сторону наклона головы, и смотрели они куда угодно, только не на собеседника. Общее впечатление было таково, что эти существа переполнены текучими нечистыми веществами: по длинным патлам, казалось, стекает растопленное сало, прыщи сочатся гноем и сукровицей, а избыток спермы, без сомнения, приходится спускать по несколько раз на дню. Мочи тоже было в избытке: парни явно только что использовали подворотню как туалет, и со стены посередине тоннеля тремя реками по случайным руслам текла вонючая желтоватая жидкость.

Олег перепрыгнул междуречье, дернул плечом в сторону троицы — совсем обойтись без приветствия было бы глупым риском — и, не прибавляя шагу, направился дальше. Они отвалились от стенки, которую подпирали, заступили Олегу дорогу. Один, вероятно главный, встал перед ним, а двое других обошли сзади.

— Разговор есть, — сообщил главный по кличке Граф. Они там у Принца клички себе выбирали соответствующие. — Раз-го-вор. Тебя, Олежек, Принц уже давно ждет. Нехорошо это, заставлять его ждать.

— А что, разгневается? — снизошел до ответа Олег.

— Может, — косо оскалился Граф. — Может. Он не любит таких — не-бла-го-дар-ных.

Последнее слово далось Графу с трудом, и он явно возгордился тем, что смог без запинки произнести его.

— Неблагодарных? — переспросил Олег — Я ему что, должен? Не помню за собой никаких долгов.

— Так ведь тебя, Олежек, не трогали до сих пор, нет? А это дорогого стоит. Вот тебе первый должок. А еще второй: Принц тебя звал неделю назад? Звал. Ты пришел? Нет. Это неправильно, это Принцу обидно. А у него к тебе дело. Порученьице. Потому — пошли. По-хорошему, — прогнусавил Граф, вынимая заточку из кармана куртки.

— Я. Ничего. Ему. Не должен. Понятно? — охрипшим вдруг голосом повторил Олег, сознавая, что драки теперь не избежать, а расклад один против троих, даже таких сопливых, сложился не в его пользу. И поскольку терять было нечего, добавил: — Можете ему, сявки, так и передать — не должен. И пусть утрется.

У Графа глаза застыли и побелели, как у рыбы, опущенной в кипяток, свернулись мертвым белком. До него дошло, что сию минуту состоялось оскорбление величества. Оскорбление Принца было явлением беспрецедентным, поэтому Графу требовалось время, чтобы осознать всю меру Олежкиной наглости. Осознав это, Граф решил, что наказание для Олега должен выбрать сам Принц. Поэтому, приставив заточку к левому подреберью Олега, он прошипел, не размыкая зубов:

— Идешь по-хорошему?

Олег, понимая, что сейчас двое сзади заломят ему руки, не стал медлить, отпрыгнул вправо, к стене, и повернулся к ней спиной, чтобы никто не смог зайти в тыл. Он закрылся, как в боксе, пригнув голову, и успел врезать левой по сопатке косоглазому, ногой заехал по голени второму, смазал по скуле Графу, но тут они, завывая от боли, набросились втроем. Олега пытались оглушить ударом по голове, ставили подножки, стараясь повалить, но он знал, что самое главное сейчас — не упасть, иначе забьют ногами. Он уворачивался, отбивался, и отбивался, судя по воплям, успешно, хотя сам не замечал, куда в очередной раз попадает его кулак. Хрустели чьи-то зубы, екали животы, тонкий вой подсказал, что Олег попал кому-то ниже пояса.