Новоявленная Клава похолодела, когда младшая сказала довольно понятно:

— Иди, мы с крышкой (как будто она произнесла именно так) без тебя с ней разберемся. Не твоя забота, не лезь в чужую (дальше шел мат).

Клава дрожала крупной дрожью.

Та баба засмеялась и исчезла.

Охранница села на тахту, стряхнула с нее мусор, подняла с полу какой-то вскрытый пакетик, поглядела на Клаву, как бы призывая ее в свидетели. Показала головой на дверь, за которой скрылась та уборщица. Подняла брови, скривилась. Покачала головой. Мол, что здесь было такое. Выбросила пакетик в мусорную корзину.

Судя по всему, она тут не работала, в этом офисе.

Клаве как бы диктовали непроизнесенные мысли.

Похоже, что бабе доставляло удовольствие, поглядывая на Клаву, этим почти прямым текстом пророчить несчастной жертве ее близкое будущее на местной тахте.

Но инстинкт самосохранения велел Клаве независимо подняться и произвести осмотр тех немногих книг, которые находились в помещении. Там оказались, как ни странно, стихи Есенина, роман в бумажной обложке под названием «Некрасивая», парочка дюдиков и телефонный справочник десятилетней давности.

Во входную дверь затрезвонили. Охранница-тетка оторвалась от компа и выглянула в коридор.

Там загремел замок, входили люди, бубнили радостные, пьяные, похабные мужские голоса. Кто-то провозгласил: «Ну че, б, нашли?» Тетка, хохоча, прокричала вошедшим свои приветствия. Ей явно хотелось к ним. Она уже наполовину выдвинулась в коридор. Она даже потыкала пальцем в сторону Клавы, как бы отвечая, что нашли, хотя этого пальца никто кроме Клавы видеть не мог.

Пленница в ответ (сердце бешено стучало) огляделась, якобы от нечего делать осматривая комнату, и повернулась к боковой двери. Затем девушка стронулась с места независимо, притворяясь свободным человеком, и открыла ее. Тетка не реагировала, возбужденно подавая матерные реплики в коридор. Девушка заглянула в соседнюю комнату. Там тоже стояли стеллажи и один стол с компьютером и факсом, а у противоположной стены находился еще один диван, на сей раз кожаный, черный, старый и грязный, как часто употребляемое ложе смерти. Там же угадывалось окно, занавешенное полинялой занавеской, Клава подошла к нему, оно (Клава проверила) выходило в другую сторону, как бы за угол дома. То есть соседей за той стеной не было. Кричать, стучать бесполезно. Окно к тому же оказалось загорожено снаружи металлическими прутьями.

Девушка вернулась и присела на свой стул, вылупив глаза. Она это увидела в небольшом зеркале напротив, что глаза у нее вытаращенные. Накрашенные вытаращенные глаза. Идиотка.

Тетка вякнула «ну», откликнулась на чей-то возглас, там, видимо, был призыв с матерной шуткой, она охотно засмеялась, обернулась к Клаве, все еще хохоча как смерть и показывая плохие зубы, и выскочила.

Девушка с бьющимся сердцем достала из сумочки телефон. Набрала номер подруги. Тихо сказала ей: «Меня куда-то привезли. Я не знаю куда». И тут же отключилась и спрятала телефон обратно, потому что тетка снова заглянула в комнату.

Тетка тут явно маялась без компании, она опять прокричала в коридор «А ты, б, че думал!» — подождала ответа, вскочила и исчезла, оставив дверь открытой.

За стеной громыхало, потом наступила тишина, ужас.

Стучали чьи-то ноги, слышался сдержанный, нетерпеливый мужской хохоток. Звенело стекло.

Девушка сидела вытаращившись против зеркала. Ничего не могла с собой поделать. Глаза были навыкате, огромные помимо воли.

В коридоре, видимо, у тех дверей, сказали:

— Я буду, б, первый.

— Щас,— отвечал другой мужской голос.

— У тя, б, трипак, ты,— невнятно продолжал первый.

— Где ны взял, б, нриппер,— специально, видимо, гнусавя, перебил его другой.— А у небя, б, сифон недонеченный. И ны мне нолжен сонню баксов.

И он заржал.

Женщина закричала там: «А че, у нас че, похороны?»

Опять забубнила музыка.

— А, за сотню, б, уступлю, только ты тогда с гандоном,— вякнул второй, и тут захохотали они оба.

— Че, че, б, сказали?— визгнул кто-то из комнаты, и те двое ответили вразнобой и со смехом «мы первые», вызвав этим гогот и поток торжествующих протестов, что Макс еще не приехал, Макс, Макс, не приехал еще. Вы че, Макс, Макс.

Начался крик, все веселились. Женщина хохотала с надрывом, как-то вызывающе. Даже, можно сказать, маняще, со стонами.

Слова «Макс первый» отдавались в стенах эхом.

Их там было много.

Клавин телефон начал сигналить. Она не успела его выключить, как тетка вошла и протянула руку.

— Давай отвечу?— произнесла она лениво.

Клава пискнула «щас, щас».

Тетка все стояла с протянутой рукой, помахивая толстыми пальцами с длинными когтями. Клава отдала ей сигналящий телефон.

Тетка вышла.

Клава спустя минуту пробралась к открытой в коридор двери, выглянула. Тетка, стоя там спиной к ней, вертела телефон в руках, игрушка испускала световые волны и орала. Тетка жала на кнопки. Однако телефончик все кричал: «Возьми трубу, возьми трубу!» Это друг-архитектор, когда-то, в далекие прошлые времена, в другой жизни, записал ей в качестве сигнала свой голос. Тетка, не сладив с чужим аппаратом, пошла, видимо, за помощью в большую комнату. «Возьми трубу»,— кричал из рая в ад архитектор.