Клео почувствовала, что мальчики меня осуждают. Она вывернулась из рук, требуя, чтобы я выпустила ее на травку, после чего стала прогуливаться вдоль стены дома, гордая и грациозная, как Наоми Кэмпбелл. Глядя ей вслед, я почувствовала укол вины. Возможно, столь изящное и прекрасное создание, как Клео, имела право оставить в этом мире свое потомство.

— Ты должна была позволить ей иметь детей! — буркнул Роб, сплевывая на дорожку. — Да ладно, Джейсон. Пошли копать.

Мальчиков сдружило то, что оба обожали Клео, а со временем у них обнаружились и другие общие интересы. В частности, они проводили раскопки в углу нашего сада, таком заросшем и запущенном, что я туда раньше и не заглядывала. Заросший тенистыми папоротниками, окутанный запретной тайной — превосходный уголок, где мужчины могли реализовать свою извечную тягу к приключениям и открытиям.

День за днем они таскали из-под дома сначала лопату Стива, потом кирку. В их руках инструменты казались громадными и опасными. В наши дни родителей, пожалуй, привлекли бы к ответственности за то, что беспрепятственно позволили маленьким детям играть с подобной боевой техникой. Но мальчишки были по-настоящему увлечены своими раскопками.

Огненный мяч солнца тонул за горами. Долины, как шалью, покрылись инеем. Город под нами приветливо гудел. Я спросила Джинни, не позвать ли ребят в дом, ужинать, но она только пожала плечами. Копание в земле было слишком важным элементом возмужания.

Хотя я по-прежнему с трудом удерживалась, чтобы не завернуть Роба в мягкую блистерную упаковку и не сдувать с него пылинки, но, по крайней мере, начала понимать, что это ошибочный подход. Необходимо было взять себя в руки и дать свободу, столь необходимую мальчику, чтобы вырасти уверенным в себе молодым человеком. Раскопки в саду продолжались не одну неделю, к вящей радости Раты (единственному среди них эксперту в этом деле). Клео, сидя на ветке, вела наблюдение за жизнью беспечных пташек, пока внизу мальчишки, подражая ковбойской походке вразвалочку, обменивались взрослыми неприличными словечками.

Никто, в том числе и сами мальчики, не знал, зачем они роют эту яму. Ее назначение постоянно менялось. Сначала это был туннель на другую сторону Земли, но довольно скоро строители начали потеть и решили, что слишком близко подобрались к центру планеты. Несколькими днями позже замысел поменялся, и они решили, что ищут сундук с золотом, почти наверняка оставленный здесь капитаном Куком в одном из его путешествий. Еще через несколько дней под домом был обнаружен старый пружинный матрас. Ребята вытащили его и, уложив поверх ямы, соорудили чудовищного вида трамплин.

Мне казалось, что возня с тяжелой сырой землей благотворно воздействует на Роба. Видя его, перемазанного грязью, с сияющей чумазой рожицей, я вспоминала свою бабушку. Мать девятерых детей, она почти всю жизнь провела на своей ферме, небольшом клочке земли. Вот уж, должно быть, хватало ей и тревог, и разочарований. Каждый раз, когда у нее на сердце скребли кошки, она спускалась с крыльца и шла за курятник, на грядки. Любую беду можно избыть, повторяла она, как поползаешь на коленках в огороде, с тяпкой в руках. Этот ритуал, утешение, за которым она обращалась к земле, заменял ей сеансы психотерапии. Ковыряние в вулканической песчаной почве давало ей чувство единения с матерью-землей, с древними ритмами планеты.

Хотя она давно уже умерла, я только сейчас начинала лучше понимать ее, особенно с тех пор, как стала проводить больше времени вне дома, глядя на копающихся в земле ребят.

Повинуясь внезапному приступу оптимизма, я высадила на грядку луковицы тюльпанов. Засыпая их землей, я показала, что верю в будущее. Прополка, полив и подкормка спящих в земле семян — все это демонстрация доверия к матери-природе. Когда из земли появляются зеленые стрелки, огородник испытывает радостное возбуждение, которое отчасти сродни ощущениям матери, только что давшей рождение ребенку. Огородничество — занятие, лучше всего позволяющее человеку ощутить себя богом. Наблюдать, как проклевывается росток, как он развивается, превращаясь в цветок или овощ, все равно что присутствовать при сотворении чуда. Огородникам близка тема умирания, они воспринимают смерть как естественный этап покоя, почти желанный этап жизненного цикла.

С другой стороны, еще одним подспорьем в преодолении жизненных передряг была Клео. Она полюбила высокие места. Когда мы крались по тропинке, чтобы понаблюдать за ходом земляных работ, Джинни вдруг выпрямилась и направила пунцовый ноготь на крышу нашего дома. На самой верхушке печной трубы, как на жердочке, примостился знакомый силуэт.

— Что там делает Клео? — удивилась Джинни.

— Видимо, предается печали из-за стерилизации, — предположила я. — Ей там, похоже, нравится. Клео!

Но наша кошка застыла, как статуя, на фоне оранжевого неба, изящно обвивая хвостом трубу.

— Ты уверена, что это не опасно? — с сомнением спросила Джинни.

— Это у нее в крови.

Я начинала находить смысл в этом пристрастии Клео к высоким местам. Пусть даже это простое наследственное качество, передавшееся ей от абиссинских предков. Все равно это очень логично и мудро — остановиться, отступить от повседневной суеты и взглянуть на все с расстояния. Я и сама занималась тем же накануне ночью: стояла на обочине зигзага и, предоставив ветру сечь мне щеки, смотрела вниз на мерцающий город. Когда смотришь с большой высоты, боль может съежиться и утихнуть на фоне большой панорамы жизни. Со временем я научилась тому, что иногда возможно выпутаться из плена чувств и ощутить себя бесстрастной и безмятежной кошкой, созерцающей мир с крыши.