— С ним все в порядке, — твердо ответила я, расставляя чашки на подносе.

— Нет, серьезно. Не понимаю, зачем было вешать себе на шею эту кошку, когда многие люди все на свете бы отдали за такую милую собаку, как Рата, — не отступала мама. — Рата — это практически… человек. Еще один член семьи.

Я и забыла, каким ярым, самозабвенным приверженцем собак была моя мама. Рата одобрительно застучала хвостом по полу. Мама права: наша Рата — самая прекрасная собака на свете.

— Когда Рата решает составить мне компанию на вечерней прогулке, мне совсем не страшно, ведь она всегда лает на чужих. Это чудный сторож. А какая шерстка шелковистая. Потрогай, неужели тебе не нравится, какова она на ощупь? А самое восхитительное — как эта собака слушает. Ты замечаешь, как внимательно Рата прислушивается ко всему, что я говорю?

У меня упало сердце. Как же получилось, что молодая женщина, сильная и энергичная, в одночасье превратилась в пожилую даму с седыми кудряшками и в бифокальных очках? Неизменные прежде остроносые туфли на шпильках уступили место практичным мокасинам из мягкой кожи с широкими носками, чтобы не давили на косточки.

Конечно, мама не опускалась и не собиралась сдавать свои позиции без боя. Благодаря природному вкусу (потрясающие жакеты с подложными плечами, массивные украшения) и коралловой помаде, верность которой она хранила всю жизнь, она была настоящей модницей, элегантной даже в свои семьдесят с гаком. И все же раньше она не была такой хрупкой, беззащитной. И самое главное, впервые за много лет она спросила меня о чем-то. Ей не хватало компании, защиты, не хватало того, кто любил бы ее и кого могла бы любить она, но самое главное — ей не хватало внимательного собеседника с парой чутких ушей.

Пока я разливала чай, мама направилась по коридору в нашу спальню, Рата следовала за ней по пятам. По сравнению с ее жизнью, моя просто бурлила — взрослые, дети, звери. А теперь еще и малыш появится. Маме требовалось нечто большее, чем телевизор и вязальные спицы. Ей, как и нам, а скорее всего, больше, чем нам, нужно было исцелиться. Горе бабушки — горе вдвойне: это и боль утраты любимого внука, и переживания за своего несчастного взрослого ребенка.

— Поверить не могу! — вопила мама.

Я поспешила в спальню на ее крик. Клео была тут как тут, она снова уютно устроилась в колыбели. Они с мамой гвоздили друг друга мрачными взглядами.

— Как это тыснова пробралась внутрь? — прорычала мама, не отводя глаз от кошки.

Клео поднялась, завернула кончик хвоста так, что он стал похож на рукоятку старинной водокачки, и зарычала в ответ.

— Может, через окно, — ответила я за нее.

— За кошку отвечаешь ты! — рявкнула мама, подхватывая Клео и недрогнувшей рукой снова выкидывая ее на улицу. — Извольследить, чтобы дверь спальни была закрыта.

Великая Битва за Колыбель продолжалась изо дня в день. Как мы ни старались следить, чтобы дверь спальни была закрыта, она, казалось, распахивалась сама собой. Клео со своей стороны не упускала шанса проскользнуть в щелку и восстановить свои права, развалившись на новом ложе. Ну а мама постоянно была наготове, чтобы выдворить ее оттуда.

Мои попытки примирить двух разгневанных женщин не приводили ни к чему. Постоянные стычки между кошкой и бабушкой просто сводили меня с ума. Однажды ночью, около двенадцати, я, не в силах заснуть, встала с постели, спустилась в сад и впотьмах принялась искать ручную косилку. Мне нравилось косить газон по ночам, при лунном свете. Это успокаивало (и время от времени давало миссис Соммервиль повод развлечься).

— Места не находишь? — спросила мама на следующее утро. — Верный признак, что дитя на подходе. Ты бы лучше избавилась от этой кошки.

Я бросила попытки их помирить. Мама все равно уже объявила, что скоро уезжает. Прощание, как всегда, было неловким. Наше семейство никогда не отличалось умением демонстрировать чувства. Когда мама устроила чемодан в багажник и выпрямилась, она снова показалась мне такой беззащитной — одинокая старушка в коричневом пальто. Мы обнялись на миг, Рата смотрела на нас, повесив хвост, как приспущенный флаг.

— Береги себя, — шепнула я.

— Ты тоже, — сказала мама, кладя руку с синими венами на водительскую дверцу.

Ей предстоит ехать в одиночестве пять долгих часов, а потом она будет есть яичницу и тосты, сидя перед телевизором, потом возьмет в руки спицы. В одиннадцать, перед сном, выпьет чаю с бисквитным печеньем — получается, за двенадцать часов ей не с кем будет слова сказать. Но мама никогда не жаловалась.

— Ты не хочешь взять с собой Рату? Пусть бы пожила у тебя, — предложила я. — Я советовалась со Стивом и Робом. Они не возражают.