Помещение кажется красивее, если его украшает своим присутствием кошка. Ее элегантные, вкрадчивые манеры преобразуют беспорядочный набор стульев, сломанных игрушек и тарелок с крошками в храм, посвященный умягчению души. Восседая, подобно богине, на оконном карнизе, бесстрастно созерцает она людей со всеми их пороками и слабостями, людей, которых она благословила своим присутствием. Бедняжки, сколько же ошибок они совершают, отчаянно цепляясь за прошлое и пытаясь повлиять на будущее. Чтобы понять, что все это не нужно, что следует просто жить, им необходима кошка.

Кошачьи уши чутки, они улавливают стук школьного ранца, брошенного на пол в прихожей, слышат, как чертыхается мать семейства, снова обнаружившая в сахарнице муравьев. Ее забавляют люди с их склонностью все драматизировать и преувеличивать. Они не способны вывести ее из душевного равновесия — ну разве что молодые особи, когда они в своем развитии проходят ужасную стадию, пытаясь нарядить ее в кукольное платьице, чепчик и запихнуть в игрушечную колясочку.

Кошачьи лапки отзываются на легчайшие колебания земной тверди. Глаза ее всегда настороже, видят и замечают больше, чем человеческие. Когда кошка спит, глаза ее затянуты третьим веком, полупрозрачным экраном. Благодаря этому ни одно движение от нее не ускользает. Кошка всегда начеку, все примечает, но она достаточно мудра, чтобы не высказывать свое мнение.

Черные кошки приносят удачу, а иногда наоборот — в зависимости от того, по какую сторону Атлантики вы рождены. В Англии, если черная кошка перешла вам дорогу, это к счастью. А в Северной Америке черная кошка — плохая примета.

Когда-то давным-давно черных кошек с их искрящимся мехом и глазами-зеркалами принимали за злых духов. Они сливались с темнотой, а суеверным невеждам этого было достаточно, чтобы считать их олицетворением зла — их принимали за слуг дьявола, а то и за самого дьявола, бродящего ночами по крышам невинных крестьян.

Опять бежать к психотерапевту не было никакого смысла. Она снова насоветует мне свидание, одну ночь с незнакомым мужчиной. Только теперь мы уже знаем, чем это кончается. Я не собираюсь повторять ту же ошибку. Лучше воздержусь от ненужных встреч и постараюсь впредь быть умнее. Я стала превращаться в бледную копию собственной мамы, приобретя привычку рассказывать людям одно и то же по несколько раз. Заметив, что глаза слушателей туманятся, я спохватывалась: «Я уже тебе это говорила?» Особо вежливые утверждали, что слышат мой рассказ в первый раз.

На все вопросы я отвечала, что чувствую себя счастливее некуда. А что? У кошки, например, улыбка вообще никогда не сходит с губ. Я изо всех сил старалась стать самодостаточной ведьмой, которой вообще не нужны никакие мужчины. Слово «компромисс» улетучилось из моего лексикона. Китайский брючный костюм регулярно проветривался, к нашему обоюдному удовольствию. Я прибила на стену аляповатых глиняных уток, я пила вино и пукала, когда мне этого хотелось. По ночам, иногда, когда дети были у своего отца, я врубала стереосистему достаточно громко (так, что соседям было слышно) и танцевала в полуголом виде под Марвина Гэя (и никогдапод Эллу и Луи!). Друзья-женщины меня одобряли. Они говорили, что я повышаю свою самооценку.

Высокая самооценка — вещь хорошая, но, честно признаюсь, ее благотворное влияние на жизнь сильно преувеличивают. Хотя ведьма, конечно, в состоянии управляться со своей жизнью, есть у нее неустанный, упорный преследователь: одиночество. Уложив детей, я наливала в бокал вина. Клео спрыгивала на пол и подходила ко мне. Тень ее хвоста, двухметровая извивающаяся змея, плясала на стене. Я водила рукой по ее шерсти, высекая снопы электрических искр. Подхватив ее под животик, я выходила с ней на заднюю веранду. Мы вдвоем сидели под звездами, рассматривая прыщавую луну.

— Никому не суждено тронуть сердце ведьмы, — шептала я, уткнувшись носом в бархатную шубку Клео.

Это не мешало мне нестись к телефону на каждый звонок. Всякий раз это оказывался не он. А с чего бы это быть ему? Он достаточно ясно выразился, когда мы расставались. Сказал, что «не готов», чтобы это ни значило. Если бы люди всегда дожидались, пока будут готовы, в жизни вообще ничего бы никогда не случалось. Жизнь — не ресторан: не получается заказывать блюда из этого меню именно тогда, когда готов к приему пищи. Я вот не была готова потерять Сэма. И не была, кстати, готова распрощаться с Филипом. Слова его резали, как скальпель хирурга, но глаза-то, глаза были печальными и любящими. Хотя я пыталась поверить его словам и принять их, глазам я все равно верила больше. Почему же он ушел?

Мне не хватало его невозмутимости, голоса, теплого, как костер из плавника, его забавного консерватизма в одежде, перебитого носа, кустиков волос в ушах. Кое по чему я скучала особенно сильно, например по его запаху. Хотя Филип довольно редко пользовался лосьоном после бритья, от него всегда пахло, как от рощи кипарисов. Как это вышло, что почти не написано сонетов, воспевающих запах возлюбленного? Робу его тоже недоставало. Филип стал для подростка мужским идеалом, а на поверку оказался фальшивкой, бездушным картонным манекеном. Что я за дурра! И я поклялась себе, что никогда больше не допущу, чтобы какой-то мужчина заставил Роба страдать.