Вступила и я в тот возраст, когда испытываешь потребность излагать свое мнение всем подряд. Давно оставив всякую надежду изменить этот мир, я все же чувствовала, что он — мир — непременно должен узнать, что я думаю по любому поводу, начиная с политики президента и заканчивая тем, что блондинок ни за что нельзя пускать за руль внедорожников. Мне не хватало только громкоговорителя на крыше машины, чтобы постоянно напоминать водителям и пешеходам, какую угрозу все они представляют для окружающих, для самих себя и для планеты в целом.

События разворачивались естественным образом, и наше гнездо постепенно пустело. Лидия взяла академический отпуск в университете и уехала в Коста-Рику преподавать английский. Роб надолго переехал в Лондон, где нашел работу в магазине вин. Если бы потребовалось наглядно продемонстрировать, какая удивительная, сверхъестественная связь существует между Робом и мной, достаточно было бы наших с ним телефонных звонков друг другу. Находясь на разных полушариях земного шара, в разных часовых поясах, мы поразительно часто начинали звонить одновременно. Вот и сегодня, когда я позвонила, его линия была занята, потому что как раз в это время Роб набирал мой номер.

— Никогда не угадаешь, кого я встретил, — сказал он в один прекрасный день, и я услышала, как его голос в трубке дрожит от радостного возбуждения. — Шантель. Она тоже здесь, преподает в какой-то хулиганской школе в городских трущобах.

Я немного огорчилась, услышав, что у Шантель есть молодой человек. Хороший парень, сообщил Роб, австралийский серфингист. Правда, нам обоим было трудно себе представить, чтобы человек, привыкший кататься верхом на волнах, сумел справиться с погружением в сумрачную английскую зиму. Роб, впрочем, был не один: он жил с медсестрой из Квинсленда. В любви многое зависит от стечения обстоятельств и удачно выбранного момента: хоть я и знала, что Робу нравится Шантель, вероятность того, что они будут вместе, казалась мне ничтожно малой.

Спустя несколько месяцев меня совершенно потрясло известие о том, что Дэниел, младший брат Шантель, умер — внезапно и без видимых причин. Всем мы понимаем, что беда рано или поздно может наведаться в любой дом, но от этого не становится легче. Неподъемное горе навалилось на Шантель и ее родителей. Я надеялась, что именно Робу удастся поддержать девушку, помочь ей справиться с чудовищным шоком и с тоской, которую она сейчас переживала.

Единственным ребенком, оставшимся в доме, была тринадцатилетняя Катарина, она-то и стала главной помощницей по уходу за Клео. «Посмотри, что мои подружки натворили вчера вечером! — со слезами на глазах сказала она мне как-то утром, после того, как подруги оставались у нас с ночевкой. — Вот злюки! Выкрасили Клео всю грудь белой краской».

Внимательный осмотр показал, что девочки тут ни при чем. Белоснежную шерстку не красили, она побелела от естественных причин.

Походка у Клео стала старческой, лапы с трудом сгибались в суставах — и я тоже, к сожалению, уже начинала сталкиваться с этой проблемой. Клео отказалась от носкобола, но сохранила спортивный носок Роба, который лежал в ее постели. В кухне она перестала вскакивать на скамейку. Мои суставы тоже страдали от недостатка эластина. Скрипучие связки молили о пощаде, заставляя отказываться от подъема по лестнице, если лифт соблазнительно распахивал двери.

Наши шкурки тоже менялись. Парикмахерши-подростки считали своей обязанностью поучить меня, что нужно делать, чтобы мои редеющие волосы выглядели густыми и объемными. («Просто втирайте в голову этот мусс, в день по маленькому комочку, с орех величиной. Я понимаю, вам кажется, что сто двадцать пять долларов — это дорого, но одного флакона хватит на целый год».) Их старшие сестры инструктировали меня, как ухаживать за кожей. («Стакан черники в день, и кожа у вас всегда будет выглядеть, как моя. А вы ни за что не угадаете, сколько мне лет. Я правда старая. Мне уже двадцать пять!»)

Не обремененная вниманием малолетних парикмахеров и косметологов, Клео повсюду оставляла черные восклицательные знаки: мы обнаруживали ее шерсть у себя на простынях, на белье и даже в еде.

Черные усы поседели. А я обнаружила у себя на подбородке пробивающиеся уродливые щетинки.

Мы с Клео всегда обожали греться у камина. Теперь, если я садилась слишком близко к огню, ноги начинали выглядеть как карта Марса. Клео тоже утратила свою жаропрочность. Пролежав у камина минут десять, не больше, она убегала из пекла и отдыхала, вытянувшись вдоль прохладной стены.

Оказалось, что качество вещей и вообще качество жизни важнее, чем мы полагали раньше. У меня вдруг развился иррациональный интерес к постельному белью из плотной и мягкой ткани, а еще к итальянским канцтоварам.

Зрение у нас обеих тоже было не блестящим. Окулист рекомендовал мне приобрести очки для чтения (кому — мне?). Я выбрала самую эпатажную оправу, какая только нашлась в магазине, сине-зеленую, металлическую.

— Ну, что скажете? — спросила я, демонстрируя ее Филипу и Катарине.