— Куда это Вера пошла?

Екатерина Сергеевна долго словно размышляла, сказать или нет. Но, должно быть, почувствовала, что, если скажет, ей будет легче.

— Вера пошла к Розенманам, — прошептала она, — узнать, какой из себя был этот бандит… Да что она узнает, ведь он же был в маске!..

Степан Андреевич понял.

За обедом он искоса поглядел на Веру, но она была спокойна, по обыкновению.

А слухи все росли и росли.

Каждый из соседей, приходивший на кухню за утюгом ли, за мясорубкой, непременно рассказывал что-нибудь новое. И все как-то стеснялись Степана Андреевича и при нем говорили:

— А пустяки! Жулики простые!

Но глаза их говорили совсем другое.

И ему было страшно.

К ночи все как-то притаились и чего-то ждали.

Хора не было слышно над рекою.

Только псы заливались тревожно и грозно, и, казалось, они чуяли.

Перед сном все опять собрались на крыльце и опять долго и томительно прислушивались.

— Что-то сейчас в степи! — сказала Екатерина Сергеевна, и видно было, что так привыкла говорить она по ночам в те страшные дни.

Марья хлопотала. Запирала ворота, вытащила из подвала какую-то болванку и завалила дверь. У нее был вид ремесленника, долго бывшего безработным или занимавшегося не своим делом. И вдруг посулили ему «его» работу, и он радуется и сознает, что хорошо ее исполнит, и только боится, что не всерьез ему посулили…

Ночь началась спокойно. Только все тот же кошмар давил.

Уехать! Лишь бы уехать!

Внезапно был разбужен Степан Андреевич стуком в дверь.

Рассвета еще не видно было в щелях ставней.

— Кто там? — робко спросил он.

— Это я. — произнес голос Екатерины Сергеевны. — Степа, послушай. Как будто у нас в саду мужские голоса.

Степан Андреевич с тоскою накинул пальто и зажег свечку.

Тетушка вошла, и по-прежнему на лице ее не видно было страха.

Скорее опять какое-то странное торжество.

Прислушались.

— Я ничего не слышу, — сказал Степан Андреевич.

— Ну, должно быть, мне показалось… А все-таки выйдем. Задуй свечу. Нехорошо быть в свету.

Она храбро растворила дверь.

Было тихо. Ущербный месяц всходил над тополями.

Должно быть, его встречая, провыла собака.

И вдруг опять резкий вопль прорезал уши. Залаяли псы.

— Лукерья визжит, — сказала Екатерина Сергеевна, — как часто стали с ней припадки делаться.

— Ее бы хоть в больницу отвезли, — проговорил Степан Андреевич с раздражением, — ведь это всем должно на нервы действовать.

— Никому не охота с этой идиоткой возиться.

Степан Андреевич вздрогнул, ибо не заметил, как подошла Вера.

— Ну, идемте спать, — добавила она, — напрасно вы, мама, Степу подняли. Так сразу никогда не начинается.

— А помнишь Лещинский? Постреляли вот так же, а на другой день и пошло. Тогда, помню, шла я утром к Змогинским. Гляжу, что-то черное на дороге, не разберешь что. Только я подошла… Господи!.. Вороны так тучей и поднялись… и каркают… а на дороге труп лежит, и кто-то его обобрал… Ну, покойной ночи…

Степан Андреевич опять не спал. Мысли! Откуда их вообще принесло — мысли!

Утром он вышел с головною болью и вновь увидал на дворе маленькое общество. И все качали головами.

— Случилось что-нибудь? — спросил он робко.

— Вообрази, Степа, — отвечала тетушка, — Лукерья ночью в захарченской клуне удавилась. Это она, стало быть, перед этим так визжала. Вера пошла смотреть.

В это время из сада тяжело вышла Марья, должно быть, тоже ходившая смотреть. Она шла, охая, и лицо ее изображало отвращение. Рукой отмерила она что-то у себя под подбородком. И все поняли: так был высунут язык у повесившейся.

— А больше никаких событий не было, — сказала тетушка, — должно быть, и вправду были жулики.

— Вот видите, стало быть, мне можно ехать.

— Конечно, можно! — воскликнул Зверчук и прибавил неожиданно: — Поезда еще ходят!

В это время вернулась Вера.

— Ну, Степа, — сказала она спокойно, — больше Лукерья не будет вам нервов тревожить. Вообразите, мама, повесилась на той самой балке, где и сам Захарченко. Ну, ее не жалко. Идемте кофе пить.