Слушая Саню, Панюков старался не глядеть на меднорыжий завиток ее волос, который, выскочив из стянутой прически, при каждом ее шаге развивался и свивался на розовой, в быстрых веснушках, шее; он даже начал терять нить ее рассказа о том, как следует кормить коров после отела, и вынужден был перебить:

«Не понял, извини: картошку им давать сырой или вареной?»

«Можно сырой, можно вареной, – терпеливо повторила Саня, но и предупредила: – Если сырой, то надо мелко-мелко порубить, а свеклу и турнепс можно давать и целиком. Но ты запомни и своему другу передай: давать им сразу свеклу и картошку категорически нельзя. Категорически, запомнил?»

«Категорически», – негромко повторил за Саней Панюков.

Они успели далеко пройти по терпко пахнущим полям, сквозь цепкое, упругое, полное ос, мух и шмелиного нытья цветастое густое разнотравье, из которого вдруг да и выглядывал и тускловатый ржаной колос; лес впереди уже был не сплошной стеной, но скопищем отдельных елей, сосен и берез, и слышно было его прелое и острое дыхание… Саня внезапно остановилась и спросила Панюкова, из-за чего такого изумительного пришлось ему тогда выстаивать большую очередь, и неужели трудно обходиться отечественными лезвиями или, например, электробритвой?

«У меня кожа на лице очень нежная, – ответил Сане Панюков, – после наших лезвий или же электробритвы она вся сразу покрывается цыпками и очень долго жжется, как от кипятка. А после лезвия голландского ей – ничего, даже приятно; словно ладошкой провели…»

Саня провела ладошкой по его лицу и сказала: «Правда, нежная».

Лес весь был перед ними; тропинка в лес была видна немного слева, всего лишь в трех шагах, за влажными кустами ежевики, и тихий шум его звал к себе, и дятла стук манил, и окликали голоса птиц, но Панюков и Саня, оробев, в лес не пошли и повернули вспять, в поля, к Селихнову.

Когда прощались у ее порога под недовольным взглядом тетки из окна, Саня спросила: «Ты когда опять ко мне приедешь?»

Панюков приехал вновь через неделю, потом и на четвертый день, потом на третий, стал приезжать и через день, и всякий раз вел Саню по тугой траве к далекой стене леса, прозрачно-сизой, будто дым, в ясные дни, и темно-бурой, как гранит, в дождливые. Дождь никогда помехой не был, наоборот, им нравилось мгновенно вымокнуть до нитки, потом идти сквозь дождь, не видя ничего перед собой, ступая, будто по болоту, по взбухшей от воды траве и ни о чем не разговаривая, поскольку шум дождя был интереснее любого разговора. В лесу дождь шумел иначе, чем в полях: гулко и дробно, как по огромной крыше, под которой хорошо бы и укрыться, – но Панюков и Саня не решались войти в лес.

И даже в зной, когда горячий воздух полупрозрачной слюдяной волной вздымался к небу, – в лес, обещающий прохладу, они не заходили; немного отдыхали на его краю в вялой тени кустарника и, не сговариваясь, шли назад через поля.

А Вова всюду рыскал в поисках коров, причем хороших, и чтоб купить их дешево и без обмана.

На племзаводе имени Рабкрина, когда-то чванном и богатом, теперь на все согласном и за маленькие деньги, после недолгих уговоров согласились выбраковать трех породистых коров – продать их по цене мяса. Вова был и рад, но не поверил. Он опасался, что на племзаводе впарят им не выбракованных на бумаге, но вдруг и впрямь бракованных коров. Вспомнил о Сане с ее дипломом зоотехника. Упрашивать Саню не пришлось, и она вскоре вместе с ним и Панюковым отправилась на племзавод на нанятом грузовике. Там росли вразброс огромные дубы, а в их тени стояли неподвижно, как памятники самим себе, огромные быки. Быки паслись и на большом лугу, залитом солнцем. С луга навстречу покупателям коров вышел директор племзавода в глухом плаще не по сезону. Сам разговаривать не пожелал, направил их к ветеринару, плащ поплотнее запахнул и по жаре пошел назад, на луг, к своим быкам.

Ветеринар был немного пьян. Умело напевая на ходу и самому себе старательно подсвистывая, он повел гостей в коровник и показал им трех коров, которых сам выбрал, сам и выбраковал на продажу.

«Швицы, – сказала Саня. Всех трех солидно осмотрела, ощупала подробно, претензий никаких не высказала и похвалила сдержанно: —А что? Вполне хорошие швицы».

«Да, – согласился с нею ветеринар, – очень хорошие, вполне здоровые швицы, – и объяснил – не ей, а тем, кто ничего не понимает: – Швиц – это швейцарская порода. Швиц по-швейцарски – это ведь и есть Швейцария. – И снова обратился к Сане. – Куда вы их, коллега?»

Саня чуть фыркнула, услышав от него знакомое, но непривычное ей слово. Ответила: «В Пытавинский район».

«Вы из Пытавина?» – спросил ветеринар.

«Я не в самом Пытавине живу – в Селихнове».

«Пытавинский район – не в вашей области; отсюда далеко», – ревниво охладил ветеринара Панюков.

«Я знаю, я бывал в Пытавине, – сказал ветеринар, – а вот в Селихнове ни разу не был… Еще увидимся, коллега!» – прощаясь, крикнул он, когда ревущих от уныния и страха трех коров уже загнали в кузов.

Вова сел в кабину рядом с водителем. Саня сама вызвалась ехать в открытом кузове вместе с коровами и Панюковым и всю обратную дорогу вид имела удрученный. Панюков решил, что ее мучит беспрестанный и истошный рев коров.

«Ты потерпи», – крикнул он ей. Она, тоже крича, ответила, что рев коров ей совершенно нипочем, просто ей грустно стало. Она мечтала получить распределение на этот знаменитый племзавод, да не сбылось: «Туда берут, наверно, только очень опытных. Тот зоотехник, сразу видно, очень опытный».