А кто это? А почему его казнили? Откуда волхвы узнали? Где находится Вифлеем?

В последние дни она подходит, чтобы спросить только одно, одно и то же.

«Зачем они его распяли?»

Спрашивает у меня, спрашивает у мамы – словно сомневается в рассказанном, словно не верит до конца.

– А зачем же всюду кресты и Христос с гвоздями? Ему же больно, зачем они вешают его? Зачем в церкви и в домах – зачем повсюду? Зачем они празднуют, что он страдает за их грехи? Они же не лучше тех, которые распяли тогда.

Она долго думает, получив ответы, снова спрашивает – а потом однажды подходит ко мне вечером и берет меня за руку:

– Тотя, я не люблю людей, я поняла. Они плохие. Я зверей гораздо больше люблю – после вас с бабой. Я зверей буду лечить, когда вырасту, тотя. Хочу зверям помогать, а людям нельзя помочь…

Через три недели после того, как мы отказались от участия в Иринином «бизнес-проекте», нам пришла повестка в криминальную полицию.

На Фирму завели дело – о мошенничестве.

– Это ваша подпись? – спросил маму вежливый полицейский и положил на стол копию приглашения. На странном бланке – но с названием Фирмы вверху. С данными из торгового реестра. С ветвистой, не маминой подписью. И не моей.

– Нет, не наша, – и мы показываем принесенные паспорта.

– По этому приглашению хотела въехать в Австрию женщина, которая заявила, когда ей отказали в визе, что ваша фирма обещала ей стопроцентную гарантию – и помощь в нелегальном трудоустройстве тут после въезда.

– А торговый-то реестр открытый, – вдруг соображаю я, – так я для любой фирмы левый бланк сделать могу.

– Все ясно, – удовлетворенно хмыкнул он. – Будем разбираться с теми, кто подал сигнал. Прошу прощения за беспокойство.

И пожелал хорошего дня – тут принято желать хорошего дня, даже если это и не имеешь в виду…

На дачной веранде, на жостовском подносе, в тени – нарезанные ноздреватые ломти арбуза. Папа вытащил на поляну перед домом старый автомобильный диван – все, что осталось от нашей первой машины, бежевого «Запорожца».

Ритка с новорожденной Катей, сестра, родители и Соня – все мы сидим на бежевом диванчике, непонятно как умещаясь там. И время застывает на минуту, будто через нас проходят годы, собравшиеся в плотную нить, они прошивают нас – все годы, с тех пор как мы в первый раз приехали на участок. Тогда еще голый, с ободранным щелявым сарайчиком-подсобкой. Сарайчик казался мне дворцом, участок – огромным полем, а куча песка – горой, которую нужно было покорить. Сестра все время ходила, вцепившись в мою руку, боясь отойти в сторону.

– Оглянуться не успеем, а уже внуки пойдут, – улыбается Рита, поправляя лямку купальника, который стал ей безбожно мал. – Через неделю твоя свадьба, с ума сойти.

Мы с Соней гуляем у прудов – я до сих пор знаю тут каждую березу. Смотри, говорю, тут мы ставили шалаши. А здесь мы шли по бревну через ручей и упали в воду – крику было!

– Тоть, – вдруг спрашивает она серьезно, – а почему мама никогда меня не обнимает?

И я не знаю, что ей ответить.

«От тебя пахнет им», – сказала с нажимом сестра, когда я второй раз пришла после встречи с Петером домой вечером.

В жизни не получается зарекаться. Если от чего-то зарекаешься – оно тут же подберется к тебе, хитро, с той стороны, с которой и не ждешь. И выставит последним дураком.

Когда-то я говорила – себе и другим: «Австриец – никогда». И сама в это верила. Да и сейчас верю. Потому что Петер не австриец – он просто Петер.

«Я хочу вас еще раз увидеть», – просто сказал он однажды после конференции, не изворачиваясь, не придумывая небрежных и залихватских фраз. Очень быстро стало понятно, что это вообще не в его характере – играть, надевать павлиньи перья, казаться, а не быть.

Глядя на него, вспоминалось, как на уроке биологии нам объясняли строение ДНК, и свое безмерное удивление комплементарными цепочками – где узор двух сторон, причудливый и странный, вдруг совпадал чудесным образом, непонятно отчего, но совпадал, и это было правильно.

И оттого, что вы – части одной цепочки, комплементарной, все становится просто и ясно. Не нужно играть – никто не ужаснется, если белое назвать белым, а черное – черным.

Мы женимся в Петербурге – «на ничейной земле, это не твой город и не мой, лучшее место для компромисса», и на праздник съезжаются все мои родные. Даже Рита с грудной дочерью в коляске. Прямо после ЗАГСа Соня заснет в машине, папа будет петь под караоке «Если у вас нету тети», питерские друзья Петера будут рассказывать о городе так, как никто не расскажет, а вечером мы отправимся провожать всех на Московский вокзал, и будет стоять пробка – такая безбрежная, что понятно, не доехать вовремя. И тогда мы выйдем из такси и побежим. Мы будем бежать к вокзалу беспокойной, смеющейся толпой. Бежать с тюками, сумками, остатками свадебного торта и бутылкой шампанского в поезд, со свертком из одеял, в котором – Катя. Бежать и смеяться – и, смеясь, садиться в последний момент в поезд, а потом они будут махать нам, остающимся еще в Петербурге, из окна.