По воспоминаниям современников, 1 января, особенно 3 января – день публикации манифеста, был днем «триумфа военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина, осуществление его главного дела царствования». «Все говорили о военном принципе равенства всех под знаменами, – вспоминал князь Мещерский, – о том, что отныне жирный купец не будет откупать своего сына от солдатской службы, но кстати припомнить, что упоение духом времени было так сильно, что никто и пикнуть не смел о том, что в сей день, 3 января 1874 года, уничтожилось одно из главных прав русского дворянства. Мало того что о таком крупном факте в истории русского дворянства никому в голову не приходило вспомнить, как при издании судебных уставов никто не вспомнил, что дворянство получило навсегда право быть судимыми только дворянами, и это право судебными уставами уничтожалось, но, как я раньше говорил в своих воспоминаниях, нашлись такие дворянские собрания, которые составили и представили благодарственные адреса за честь уравнения их со всеми другими сословиями России относительно отбывания воинской повинности».

Конечно, князь Мещерский был недоволен, что дворянство утратило кое-какие существенные права в государстве. Но не мог не отметить, что манифест – это день триумфа Дмитрия Милютина и всего Военного министерства. Дмитрий Милютин тут же представил всех работавших над уставом Постановления к правительственным наградам, и император наградил рескриптом великого князя Константина Николаевича, членов комиссии для разработки Положения о воинской повинности генерал-майоров Анненкова, Аничкова, Клугина, Обручева, членов комиссии от Морского министерства, Министерства внутренних дел, Министерства финансов, Министерства народного просвещения, Министерства государственного имущества… Все они получили награды, не досталось только военному министру, который три года возглавлял эту работу и принимал участие во всех обсуждениях Особого присутствия Государственного совета, работал на заседаниях Государственного совета; положительно обсуждение каждой статьи вынесено на плечах военного министра, но о военном министре не было сказано ни единого слова, даже короткого «спасибо», он один был словно бы забыт, как будто дело его вовсе не касается. А ведь сколько сил он вложил в то, чтобы в армии служили все члены общества, были равными во всех отношениях, получали все офицерские чины, а не только люди дворянской породы… И это называют либерализмом? Нет, это просто здравый смысл нормального государственного человека…

31 декабря 1873 года, в понедельник, Дмитрий Милютин записал итоги этого года в дневнике:

«В последний день года невольно мысли обращаются назад и быстро пробегают чрез целый ряд сохранившихся в памяти впечатлений. Для меня 1873 год прошел в виде темной полосы; от него остались только грустные впечатления. Ни в один из предшествующих годов не выносил я столько неприятностей, досад и неудач. Давно уже начатая против меня интрига созрела вполне и разразилась во всей своей гнусности. Врагам моим не удалось вполне достигнуть своей цели; они не могут считать себя победителями, но все-таки успели повредить мне в глазах государя и сделать почти невозможным мое положение в составе правительства. Видя на каждом шагу нерасположение и недоверие со стороны того, чья воля окончательно, безапелляционно решает все дела, я парализован в своей деятельности. После печального исхода бывшего в начале года секретного совещания по военным делам и с установлением нормального бюджета Военного министерства мне уже невозможно вести дело военного устройства с той самостоятельностью и энергией, с которыми вел до сих пор в течение более 12 лет. Что же касается до общих дел государственных, выходящих из круга военной деятельности, то в этом отношении я совершенно устранен. Все делается под исключительным влиянием гр. Шувалова, который запугал государя ежедневными своими докладами о страшных опасностях, которым будто бы подвергаются и государство, и лично сам государь. Вся сила Шувалова опирается на это пугало. Под предлогом охранения лично государя и монархии гр. Шувалов вмешивается во все дела, и по его наушничеству решаются все вопросы. Он окружил государя своими людьми; все новые назначения делаются по его указаниям. Таким образом, уже теперь в Комитете министров большинство членов действуют всегда заодно с гр. Шуваловым, как оркестр по знаку капельмейстера. Тимашев, гр. Толстой, гр. Пален, Валуев – послушные орудия гр. Шувалова. Эта клика собирается для предварительного соглашения во всяком предпринимаемом деле. В заговорах ее участвуют Грейг и гр. Бобринский. Министр финансов Рейтерн, хотя и стоит более независимо, избегает, однако же, столкновений с всесильной шайкой и часто делает ей уступки, не совсем честные. Еще менее осмеливаются поперечить Набоков и кн. Урусов: у этих людей нет и капли того мужества, которое называется гражданское мужество. Абаза искусно лавирует, пользуясь своим нейтральным положением. Более всех мог бы держаться самостоятельно кн. Горчаков по своему положению в свете, пред государем и по значению, приобретенному его именем в Европе; но он вовсе устраняется от дел внутренней политики, а подчас его аристократические инстинкты сближают его с ратоборцами обскурантизма и помещичьего режима. Наконец, для полноты счета надобно добавить гр. Александра Влад. Адлерберга и адм. Н.К. Краббе. Первый вполне сочувствует аристократической партии и, быть может, готов был бы пойти гораздо далее шуваловских идеалов; но он прежде всего человек придворный, притом апатичен и лично не любит Шувалова, а потому не станет в ряды его шайки, хотя часто помогает ей, пользуясь своим исключительным положением в семейном кругу царского дома. Что же касается адм. Краббе, то его едва ли можно считать в числе министров: принятая им на себя шутовская роль и эротические его разговоры ставят его вне всякого участия в серьезных делах государственных.

Вот та среда, в которой обречен я действовать. Есть ли возможность одному бороться против целой могущественной шайки? Какое поразительное и прискорбное сравнение с той обстановкой, при которой вступил я в состав высшего правительства 13 лет тому назад! Тогда все стремилось вперед; теперь все тянет назад. Тогда государь сочувствовал прогрессу, сам двигал вперед; теперь он потерял доверие ко всему, им же созданному, ко всему, окружающему его, даже к себе самому. При таком положении дел возможно ли мне одному устоять на обломках кораблекрушения и не будет ли извинительно, если я решусь сложить с себя оружие?.. Один в поле не воин.

Под влиянием этих грустных размышлений заканчиваю год с тоской в сердце. Невесело встречаю и наступающий 1874 год».

В дневнике Милютина не раз упоминается имя Каткова, почти всегда в отрицательном смысле. А ведь совсем недавно Милютин был в восторге от его публикаций в «Московских ведомостях», когда речь в них заходила о Польском восстании и о генерал-губернаторе Муравьеве, мысли Милютина и Каткова полностью совпадали. Потом решительно разошлись…

А все началось после того, как возникла полемика в обществе между классическим и реальным направлением в школьном деле. Катков решительно выступал за классическое образование в гимназиях, польское дело перестало быть злобой дня, временные дружеские отношения между Милютиным и Катковым охладели, Катков стал отъявленным врагом Милютина и с ожесточением стал нападать на военные преобразования и на Военное министерство, которые совсем недавно поддерживал.

«Редактор «Московских ведомостей» вступил на новый путь, которому я не мог сочувствовать…» – писал в своих воспоминаниях Д.А. Милютин.

Приведу мнения некоторых современников, которые знали об этой яростной борьбе.

«Московские ведомости» «читались с жадностью во всей России», в то время петербургские газеты, такие как «Голос», «Петербургские ведомости», отличавшиеся «оттенком космополитическим», теряли в своей популярности.

Катков, как только правительство приняло решение принять в принципе классическую систему для русских гимназий, много раз выступал в ее поддержку, иногда с «излишней горячностью». «Педагогическое дело есть сеяние, – писал он в статье «Значение классической школы как общеобразовательной» еще в 1864 году, – и жатва его восходит лишь по прошествии многих лет. Время и силы, погибшие вследствие какой-либо ошибки, вкравшейся в основание педагогического дела, ничем не вознаградимы. С другой стороны, чем менее представляется серьезных затруднений и препятствий для правильного решения дела, чем, по-видимому, благоприятнее минута для удвовлетворения великой национальной потребности, чем благоприятнее обстоятельства, чем расположеннее власть к дарованию необходимых льгот для развития внутренних сил народа, во главе которого она поставлена, тем тяжелее и прискорбнее видеть, как разные случайности и недоразумения препятствуют делу выйти на прямой путь.

Нам говорят, что мы поторопились заявить о преобразовании наших гимназий в классическом смысле. Нам говорят, что гимназий классических, то есть таких, какие существуют во всех цивилизованных странах Европы для приготовления молодых людей к высшему университетскому учению, будет лишь самое ограниченное число, а все остальные, как и теперь, будет соответствовать тем низшего разряда школам, которые в Германии носят название реальных и которые лишены университетских прав…»

Катков из верного источника узнал, что у нас, в России, правительство решило утвердить принцип классического образования, основанного на изучении двух древних языков – греческого и латинского.