– Но ведь манифест дал свободы, – возразил Шаляпин.

– Конечно, это победа революции, мы можем торжествовать, но, ты сам видишь, царь не капитулировал, губернаторы стреляют в народ. Нет, Федор, борьба продолжается. В манифесте Российской социал-демократической рабочей партии от 18 октября прямо говорится, что борьба пролетариата нисколько не прекращается с изданием царского манифеста. Натиск рабочих продолжается, мы должны довести революцию до конца – свергнуть самодержавие, а это станет возможно, если войска встанут на нашу сторону. Если войско не с нами, значит, это войско черной сотни. Власти прекратили свою атаку, выжидают. Умные люди из большевиков говорят, что наступило равновесие сил: царизм уже не может, а революция еще не в силах. Отсюда – громадные колебания. Смотри, какого размаха достигло стачечное движение, все парализовано, а правительство ничего не предпринимает, решительных действий нет. Двор колеблется: диктатура или конституция, дали элементы конституции, посмотрели, вроде бы большинство возликовало, а тут – убийство Баумана, Грожана, народ снова приуныл: стреляют. И это невыгодно царю, нарушено равновесие. Рабочие так далеко зашли, что царю невыгодно нападать на них – этим манифестом царь пытается сломить рабочих, внести раскол в единое рабочее движение. И это удалось на первых порах, а теперь посмотрим… Начались репрессии и погромы, Федор, а это страшно. Ты прав! Уезжай в отпуск.

Поздней ночью Шаляпин и Корещенко ушли от Горького и Андреевой.

Вскоре после этого Шаляпин уехал отдыхать в деревню Мешково в Подмосковье, почти через месяц вернулся в Москву, а 23 ноября он уже участвует в опере «Князь Игорь» в Большом театре.

Положение в Москве было по-прежнему напряженное и тревожное. По слухам, дошедшим до Шаляпина, Горький продолжал собирать деньги на оружие, оружие приносили к нему на квартиру, а другие люди тут же уносили в боевые дружины. Ясно, что этот слух не принес успокоения, а еще больше усилил тревогу. Из того же источника узнал, что Горький выздоровел, собирается в Петербург.

Озадачило Федора Ивановича письмо Глазунова и Римского-Корсакова, в котором уважаемые и любимые им музыканты просят его принять участие в концерте в пользу пострадавших во время забастовок. 23 ноября Шаляпин ответил на это приглашение: «Нужно ли говорить об удовольствии моем принять участие в столь славном концерте. Я всею душою моею рад прийти на помощь беднякам, борющимся за нашу дорогую свободу, – так или иначе. Жалею только, что не могу определенно назначить день концерта, потому что не знаю совершенно, как я буду занят в Мариинском театре.

Будь добр ты, Александр Константинович, узнай – приблизительно хотя бы, – как распределены мои спектакли в декабре, и сообразно с свободными моими днями назначай таковой концерт, предварительно выхлопотав мне разрешение у Теляковского.

К хлопотам за разрешением я присоединяюсь всей душой, так и скажи Теляковскому.

Сам лично я приеду в Питер первого декабря, и уже тогда мы выработаем программу вечера…»

25 ноября спел Нилаканта в «Лакме».

С привычным успехом прошли эти два спектакля после отпуска. До отъезда в Питер осталось спеть в музыкально-литератур-ном вечере в Большом театре в пользу «Убежища для престарелых артистов и их семейств» и в опере «Мефистофель», в бенефис хора. Программа вечера мало привлекала Шаляпина, предполагалось много участников, вечер мог длиться до бесконечности, как всегда, ему дадут выступить в конце, так что долго придется терпеть своего выхода.

Так оно и вышло. Ничего драматического не предвещал этот концерт, но стоило Шаляпину спеть запланированные номера, как с галерки послышались голоса: «Дубинушку!» Шаляпин сделал вид, что не слышал этих стонущих криков, и продолжал свою программу. Успех, как всегда, колоссальный. Но в громе аплодисментов четко слышались все те же требования – «Дубинушку!».

– Господа, ведь «Дубинушку» надо петь с хором, – пытался образумить галерку Федор Иванович.

– Так пригласите хор.

– А где же я его возьму? – спрашивал почуявший скандал Шаляпин, пытаясь отказаться от исполнения песни, ставшей в последние дни гимном рвавшегося к свободе трудового народа.

И в надежде успокоить радикальную часть собравшихся запел следующую по программе вещь. Снова буря аплодисментов и снова громкие крики: «Дубинушку!»

Дали занавес. Публика продолжала требовать исполнения «Дубинушки».

Шаляпин вышел, сразу заметил, что в проходах собираются хористы Большого театра, повеселел и затянул «Дубинушку». «Весь зал поднялся, как один человек, и сначала робко, неуверенно, затем полнее, стройнее, «пошел» за певцом. Могучая русская песня впервые увидела такой блеск, таких исполнителей», – писал корреспондент «Русского слова» 28 ноября в своем отчете о концерте.

Управляющий московской конторой императорских театров Н.К. фон Бооль не замедлил известить об этом В.А. Теляковского: «Пишу Вам под сильнейшим впечатлением от вчерашнего концерта в Большом театре в пользу «Убежища для престарелых артистов». Концерт этот по программе обещал быть очень интересным. В конце второго отделения значился и Шаляпин. Когда он исполнил свой номер, публика по обыкновению шумно требовала повторения. С верхов громко кричали «Блоху» и «Дубинушку». Шаляпин, выходя на вызовы, обратился к публике и сказал, что «Дубинушка» – песня хоровая и что поэтому он спеть ее не может, если ему не будут подпевать. Раздался взрыв аплодисментов, и Шаляпин начал «Дубинушку». Припев подхватили в зале – очень дружно и даже стройно. Верхи ликовали, но из лож некоторые вышли и оставались в фойе, пока Шаляпин совсем не кончил. В антракте (перед третьим отделением) среди публики много говорилось не в пользу Шаляпина; некоторые были положительно возмущены его выходкой и уехали с концерта после второго же отделения.

Конечно, об этом случае много говорят теперь в городе, как и о том, что он то же самое проделал в ресторане «Метрополь». «Но то, говорят, было в ресторане, где он мог позволить себе все, что хотел, – но как же позволить себе сделать то же самое в императорском театре, где он служит и, следовательно, должен сам знать, что можно и чего нельзя? Неужели это ему сойдет?»

Спешу, глубокоуважаемый Владимир Аркадьевич, сообщить Вам обо всем этом и прошу Ваших указаний: не должен ли я донести об этом случае рапортом?»