Верхнедонцы, поднявшиеся против красного террора, выдержали с честью неравную борьбу потому, что они проявили небывалое упорство и героизм, каковой едва ли можно найти во всех случаях восстаний в годы 1917 – 20, но, однако, этот исторический акт в жизни казачества, могущий служить как предмет воспитания для наших детей, ни в какой казачьей летописи не значится. Таким образом, получается так, что история о геройском восстании верхнедонцев молчит, а раз молчит «беспристрастная» история, то о героизме их не будет следа в памяти потомков.

В своем скромном труде я не задаюсь целью возносить до небес павших и оставшихся в живых соратников, я воздаю только дань силе духа тех тысяч простых казаков, которые под водительством своего же брата, простого казака, проявили такое мужество в защите своей свободы и независимости.

Я подымаю свой голос еще и потому, что бывали случаи не только умолчания этого акта в истории казачьей борьбы с большевиками, но и были попытки очернить и приклеить к нам слово «изменники» (как, напр., полковник Добрынин29). Против этих клеветнических попыток я решительно восстаю и говорю, что верхнедонцы никогда изменниками и предателями своего народа и своей земли не были и, не в обиду будь сказано подобным тыловым «героям», вроде таких, как и сам полк. Добрынин, мы не преследовали среди потока льющейся казачьей крови личных нажив, чинов и орденов. Основною целью нашей было – чужого не брать и своего не отдавать. Мы только не хотели идти спасать разорившихся русских дворян и отнимать для них у русского мужика его пожитки.

В дни революции не только верхнедонцы, но и вообще все казачество нигде не проявило наклонностей к погромам и опустошениям. Казаки несли большие жертвы и бережно охраняли свое достояние от захвата иноплеменников. И только наше близорукое Донское правительство, подчиняясь задачам белых вождей, толкнуло казачество на роковой шаг – пойти на Москву, чтобы навязать русскому народу их вековых угнетателей. Возможность торжественного въезда в столицу, возможность лавровых венков, новых наград чинами и поместьями от благодарного царя своим спасителям ослепила наших, хотя и выборных, вождей и толкнула их на пренебрежение интересами и судьбой своего народа – казачества. И море казачьей крови, и продолжающиеся теперь мучения казачества являются результатом их этого прошлого преступления.

Как было в армии восставших?

Верхнедонцы во внутренней организации своих сил своим казачьим чутьем поняли многое и, забросив все устаревшие формы организаций, отделавшись от всех вредных и ненужных нововведений, выдуманных разными мудрецами, зачастую для обеспечения себе в этих учреждениях теплых и безопасных мест, применяли только то, что жизненно было необходимо для достижения победы. Военно-полевой суд, карательные отряды, контрразведки, которые, как нам приходилось видеть из жизни Добровольческой армии, только как будто для того и существовали, чтобы грабить мирное население и терроризировать его, были исключены из наших военных и тыловых организаций. Ни суровой подневольной дисциплины, ни смертных приговоров у меня не было. Однако от этого мои части не были слабы, а как будто наоборот: приказы исполнялись беспрекословно и старательно. Где нужно, братски разъяснял, как мог, а где нужно – не скупился на личные примеры в исполнении долга; все у нас шло хорошо и просто. В наших рядах было много и местных крестьян, которые, пользуясь как со стороны начальников, так и казаков полным доверием и равным братским отношением, честно дрались и мужественно погибали за наше общее дело. Мы были в замкнутом кольце врага, и только абсолютное спокойствие и порядок как в тылу, так и на фронте и бодрость духа не дали нашему фронту прорваться, хотя давили на него со всех точек и с большим упорством.

В этой борьбе выявилось одно несомненное казачье качество. Это – умение быстро разбираться в создавшейся военной обстановке и так же быстро принимать самое лучшее решение. Иногда простые казаки проявляли удивительную способность к инициативе и умение руководить ходом боя. Видимо, и под вековым гнетом духовной неволи еще не были растрачены казаками прапрадедовская сметка и рыцарский дух. У нас была полная свобода политического мнения: каждый казак мог исповедовать какую угодно идею и мог открыто говорить, и никакого преследования на него со стороны других не было. Для провинившихся у нас был народный суд: провинившегося судили сами казаки в той части, в которой проступок был совершен. И эти меры, продиктованные нам самой суровой жизнью в кровавой борьбе, были вполне достаточными, чтобы мы с честью выдержали взятую на себя задачу – не быть побежденными.

Еще раз должен повторить, что верхнедонцы, бросив фронт в декабре 1918 года, никогда не имели в виду измену и предательство, и поэтому, несмотря на возводимые на них обвинения, они никогда не сожалели о сделанном и никогда не раскаивались ни перед кем, тем более ни перед какими донскими сановниками. Верхнедонцы были требовательны к своим вождям, ждали от них честного служения казачеству и, видя у них только дебоширства, бестолковые распоряжения, всевозможные хищения и заедания всяких штабных передвигателей флажков, решили твердыми мерами исправить положение. Я живой свидетель переговоров верхнедонцев с красными и знаю причину возникновения их. Они видели, что их хутора и станицы пылают пожаром не только от красных, их сундуки ломались не только красными, но и всякими белыми карательными отрядами и то, что чека и контрразведка одинаково не щадят казаков. Нечуткость и невнимание своего же начальства, несдержание им данного слова и необдуманные угрозы на их законные требования переполнили чашу, и верхнедонцы бросили фронт. И стало очевидно, что не белые маршалы, не графы и не князья, не офицеры Добрармии держали фронт, а только мы своими телами.

Как только мы вернулись по домам, вся эта «армия» без оглядки, бросая награбленное добро, а зачастую и своих любовниц, бежала на Новочеркасск. «Мы должны были показать вам, что вы нами держитесь, а не мы вами, и, когда стало надо, мы и без вас справились с труднейшей задачей – восстать во вражьем лагере, очистить свою землю и жертвенно защищать ее» – так размышлял я, ведя ожесточенную борьбу против красных. Своим актом мы хотели исправить произвол в нашем тылу. Когда по случаю ранения я попал в тыл30, то действительно увидел неописуемый произвол и беспорядок в тылу Донской армии. Казаку не страшны ни голод, ни холод, ни муки смерти, но он не может спокойно мириться с обманом, презрением к себе, жестокостью и разнузданностью тех, кто хочет им командовать.

Невольно вспоминается, как приехал в станицу Вешенскую атаман Краснов. Как раз когда я лежал в лазарете, где раненые казаки буквально заедались тифозными вшами, где стонали сотни героев-казаков. Побывал в церкви, прослушал себе хвалу, но от предложения посетить лазарет, где лежали раненые герои, он отказался. Оставшись в стане красных, я понял, что душа казака не помирится и с тем, что творилось, и здесь; дикая расправа вторгнувшихся мужиков с севера вновь напомнила петровские времена, и мы восстали опять и против этой неправды, и началась битва в защиту правды…