В Кочетовской я без труда нашел дом Закруткина – даже дети знали, где живет писатель. Один из мальчуганов проводил меня до железных ворот, из-за которых доносились оживленные голоса. Предупрежденный лаем собак, вскоре со стороны беседки в саду появился сам хозяин – высокий, костистый, с посеребренными усами, он издалека приветствовал меня на сравнительно точном болгарском языке:

– Добре дошел в моя дом!

Мы сердечно пожали друг другу руки, и Виталий Александрович повел меня к беседке. Там уже расположились и другие гости. Меня

познакомили с каждым из них, с некоторыми я уже раньше встречался в селах Ростовской области. Но одной встречи я не ожидал.

– Герман Степанович Титов, – представил мне Закруткин дублера Юрия Гагарина, второго космонавта мира, который глядел на меня с открытой улыбкой.

Встречи… Жданные и случайные. Иногда именно этот элемент случайности и делает их незабываемыми.

Мы пожали друг другу руки.

– Ну как, не устали? – приветливо спросил меня Титов.

– Не сомневаюсь, что в космосе было гораздо труднее, – ответил я.

Все засмеялись, и сразу же я себя почувствовал как в давно знакомой компании. Меня познакомили и с женским обществом – двумя родственницами хозяина, двумя его племянницами и Тамарой Васильевной, женой космонавта. Самыми маленькими представителями компании были их дочки – Танечка и Галочка. Герман Степанович с семьей проводил свой очередной отпуск среди своих старых донских друзей.

Меня угостили чудесным ужином – чтобы я восстановил свои силы. Виталий Александрович произнес тост:

– За маленькую и прекрасную Болгарию, за прекрасный болгарский народ – самого большого, самого искреннего друга советского народа!

Все подняли полные бокалы.

Закруткин был на моей родине и стал вспоминать о днях, проведенных среди болгарских друзей, среди болгарской природы, в атмосфере неповторимого болгарского гостеприимства. Герман Степанович сказал, что ему тоже однажды довелось взглянуть на Болгарию. Просто пропутешествовал транзитом от одного до другого края – от Варны до Софии, и сохранил впечатление о множестве цветов, которые повсюду радовали глаз.

– Это было неофициальное посещение, и я был бы очень рад, если бы мне выпал случай ближе познакомиться с этой братской страной, с родственным нам славянским народом. Мои товарищи-космонавты, которые уже посещали Болгарию, с восхищением рассказывают о днях пребывания там.

Герман Степанович говорил просто и сердечно, каждое слово было у него на своем месте. На какую бы тему ни поворачивал разговор, он оставался одинаково достойным собеседником, и было сразу видно, что среди нас находится человек исключительно богатых и всесторонних познаний. Да, подумал я, нелегкий путь учебы и самоподготовки прошел каждый космонавт, прежде чем полететь в космическую бескрайность… И какая воля необходима для этого, какая сила человеческого духа!..

Виталий Александрович с племянницами исполнил одну из своих любимых казачьих песен. Пел он с чувством, будто от роду этим

занимался (вино нас уже немножко разгорячило), и его несколько сипловатый голос звучал согласно с еще не окрепшими молодыми голосами девочек, которые были изрядно смущены вниманием публики. Песня окончилась, и хозяин поднял второй тост:

– За здоровье нашего великого земляка, за перо гениального художника Михаила Александровича Шолохова – большого друга человечества.

К тосту Виталия Александровича космонавт Титов прибавил:

– И от имени моих друзей, которые горячо любят Шолохова, – за здоровье большого друга космонавтов!

Дальше разговор продолжался уже о Шолохове. Михаил Александрович не раз гостил у своего кочетовского друга и собрата по перу, в этой самой беседке велись разговоры до рассвета. Об этих посещениях Виталий Александрович рассказывал так увлекательно, что целиком захватил наше внимание.

Поздно вечером гостеприимный хозяин разместил нас на ночлег. Я еще с двумя гостями выбрал раскладушки на открытой веранде. Временами писателя посещает так много гостей, что он предусмотрительно запасся раскладушками. Вино и долгие разговоры вскружили мою голову, сои не шел. К тому же натруженные сорокакилометровым переходом ступни нестерпимо горели. В таких случаях помогало только одно – их надо было подержать в холодной воде. Я спустился по цементным ступеням, пересек смолкнувшую улицу и оказался на донском берегу, недалеко от пристани. Было темно и прохладно. В темноте звякнула цепь, и по этому звуку я определил, что недалеко должна быть привязана лодка. Я не ошибся. Подтянув лодку, пока нос ее не ударился о берег, я забрался в нее, расположился поудобнее и перевесил босые ноги через борт. По телу сразу пробежала холодная дрожь. На воде, скользя на своих невидимых водных лыжах, играл озорной ветерок, гнал небольшие волны к берегу, и они почти бесшумно целовали сплетенные корни прибрежных верб. Дон, Тихий Дон… Может быть, именно в такую пору молодой Шолохов выбрал заглавие своего знаменитого романа.

Ветер усилился, и, казалось, кусты над моей головой потирали руки от холода, я чувствовал, как трепещут их листья, и мне тоже стало зябко. Прохладные волны Дона уже утолили боль в ногах, я обулся и снова вылез на берег. Нет, все-таки заснуть мне не удастся. Возле ствола старой вербы я заметил еще одну перевернутую вверх дном лодку. Сел на нее и, оперевшись спиной в широкий ствол, заслонивший меня от ветра, вернулся мысленно к рассказу Закруткина.

…Станичники, один за другим, как и пришли, разошлись, а оба писателя присели на ступеньки, запыхтели папиросами и заговорили о том, как богаты самобытными талантами донские казаки… На этом месте хозяин прервал свой рассказ, чтобы предложить нам прогулку по реке, а на следующий день другие события отвлекли наше внимание. Позднее, когда я начал писать эти путевые заметки, я вспомнил, что не слышал, чем завершилось пребывание Шолохова в Кочетовке. Разыскав книгу Закруткина «Лазоревый цвет», я к своей радости обнаружил, что автор упоминает в ней этот случай, и решил, что поступлю наилучшим образом, если изложу конец этой истории прямо из книги Виталия Александровича.