– А, золото ты, што переживать! – утешал ее Рудольф Ахундович. – Комбинат… такой концерт – о-о-о! Мест не хватит, бой будит, машиной клянусь!

Александр, внимательно всматриваясь в зеркала заднего обзора, отмечал отсутствие всякого намека на какую-либо слежку: видимо, снотворное Астатти перепутало преследователям все карты. По крайней мере, в это ему очень хотелось верить.

Постепенно сгущались сумерки. Асфальт кончился, в свете фар потянулась грунтовая дорога, и, выскочив на ее ухабы, тряская машина, вздрагивая дверьми и капотом, заколыхалась, как кисель.

Проехали несколько бетонных настилов через грохочущие в темноте потоки, луч «искателя» косо выхватил их коричневую, неистово бурлящую воду, дальше дорога стала ровнее, но круче. Рудольф Ахундович все чаще включал нижние передачи, и двигатель надсадно взрыкивал, заставляя колеса, тяжело цеплявшиеся за каменистый грунт, волочить машину на перевал.

Ракитин и Жанна, сидевшие по правую сторону, поневоле начали нервничать: извилистая горная дорога была им в диковинку, а пропасти, бархатно черневшие своей пустотой в каком-то метре от них, ничего, кроме тревоги, не вызывали. Помаргивание встречных фар и заунывные предупреждающие гудки вообще повергали в тоску смертную, и вскоре Жанна принялась открыто поскуливать, с тревогой глядя влажными собачьими глазами на компанию.

Градов оставался невозмутим, Ракитин и Астатти тоже молчали, мужественно дыша через нос, а Рудольф Ахундович, словно не замечая атмосферы всеобщей угнетенности, с завидным спокойствием напевал через одышку какую-то протяжную песню, покачивая в такт мелодии головой и цокая языком.

– Вы… – дрожа и постанывая, спросила его Жанна, – это… верите в бога?

– Аллах?

– Д-да…

– Не совсэм много верю, – сказал Рудольф Ахундович, – но уважаю.

– А то ведь у вас тут просто, – напряженно откликнулся Александр. – В смысле философии. Что бытие? Предбанник… А за ним – непременно райские кущи с шербетом и гаремом.

– Кто его ведает, – стуча зубами, произнесла Жанна. – Может, нам такую там баню устроят…

Градов вдумчиво хмыкнул.

– Как приедем, бань топит! – с энтузиазмом поддержал Рудольф Ахундович.

Тут он отвлекся, повернувшись к даме, и сделал это напрасно, ибо из-за поворота дороги, уходящей на спуск, ударило сияние мощных фар и утробно взревел встречный дизель.

Жанна, пронзительно вскричав, схватилась за руль, призывая водителя к бдительности, но крик возымел обратный эффект: Рудольф Ахундович вздрогнул, растерявшись, и, хотя ситуация, в общем, ничем не угрожала, топнул что есть силы по педали тормоза, но попал, однако, в педаль акселератора.

«Уазик», как лягушка, прыгнул вперед. В свою очередь, Ракитин, чрезвычайно озабоченный возможностью потери управления, вцепился Жанне в плечо, отдирая ее от руля, но данный поступок тоже ничего благотворного не принес: Жанна заголосила по-дурному от боли, пальцы ее судорожно ухватили баранку, и машина, поначалу круто нырнув влево, под надвигающиеся слепящие блины, после, управляемая тремя силами одновременно, юзом ушла вправо, нос ее неожиданно клюнул в какую-то пустоту, всех сильно бросило вперед, и, оцепенев в ужасе, они увидели надвигающийся зев пропасти. Свет фар, столбами уходя в бездну, размыто клубился внизу, не достигая ее дна.

Трясясь в неудобном, вонючем вагоне, катившем в недра чуждой и нищей Азии, Дима, находившийся, по счастью, в одиночестве, сидел в купе, попивая коньяк, и наливался с каждым глотком ненавистью к хамам-контрразведчикам, ощупывая нывшие ребра и копчик, куда при прощании на вокзале науськанная милицейская сволочь въехала ему подкованным сапожищем.

Да, эти кровососы ясно дали ему понять, что он, Дима, – мразь, расходный материал, шестерка, и – спасибо за такую откровенность, граждане начальнички, низкий вам поклон и скорый ответ…

Пыхтя от холодной ярости, Дима строил планы возмездия, заключавшиеся в том, что в благоприятный момент устроит он чекистам непременную пакость, провалив все их хитроумные планы, хотя, каким образом пакость осуществить, было, конечно же, неведомо. В равной степени представляли собою загадку и планы столь нелюбезных Диминой душе господ с Лубянки.

Молодой парень, вероятно лейтенант или же капитан, зашел к нему в купе единственный раз, наказав никуда без команды не высовываться, и более Диму никто, кроме толстухи-проводницы, разносившей чай, не навещал, чему он не огорчался, не испытывая ни малейшей потребности в совершении каких-либо агентурных подвигов.

Когда поезд подъезжал к Душанбе, Диму, правда, начала слегка смущать неизвестность дальнейших действий и перемещений, однако он терпеливо оставался на месте до полнейшей остановки состава и уж затем позволил себе высунуться в коридор.

Публика торопливо покидала поезд.

Дима растерянно метнулся по сторонам; увидел высокого, похожего на иностранца человека, ехавшего со злыми чекистами в одной вроде бы компании, – тот уже сходил на перрон; после решительно отворил дверь контрразведывательного купе – и оторопел: оба злодея безмятежно посапывали на нижних полках и подниматься явно не собирались.