Шрифт:
– Это судьба… – слабо воздыхала Жанна.
– Нам просто помогать бог, – высказался Астатти по-русски. – Я мало с ним сообщался, но теперь надо идти… как сказать?.. Это слово исчезло в моей голове…
– В церковь, – сказал Ракитин.
– Да. Церковь.
– Правыльно! – с жаром воскликнул Рудольф Ахундович. – И Аллах я уважаю! Коран клянусь! Сильно… очень уважаю! Э… Поворот круто! – внезапно заорал он.
Жанна запищала, как ошпаренная мышь.
– Вижу. – Ракитин притормозил передачей. – Спокойно, друзья.
– Друзья, друзья, – подтвердил Рудольф Ахундович. – В глаз смерт вместе глядел. Нет, не друзья, братья!
Где-то внизу, в темноте неразличимой долины, засияла редкая россыпь огней.
– Поселок, комбинат, – сообщил Рудольф Ахундович сипя.
– О, наконец-то! – страстно прошептала Жанна.
– Что-то там, впереди? – философски вздохнул Ракитин.
– Могила, – буркнул пессимист Градов.
– Перед могила я должен загореть на Гавайские острова, – категорически высказался Пол.
ВЛАСОВ
Очнувшись на койке военного госпиталя, Власов оторопело уставился в высокий далекий потолок, едва различимый в ночных сумерках узкой одиночной палаты.
Ничего не болело, только в пустой и легкой, как воздушный шар, голове с трудом формировались из каких-то разрозненно плавающих там молекул неясные корявые мысли, не имеющие ни смысла, ни завершенности.
Потом сознание как бы настроилось, и замелькали веером картины забытых воспоминаний детства, отрочества, а после вернулось осознание себя, недавних событий, последний миг света, в котором мелькнуло злорадное лицо Астатти, и Власов почувствовал, что стремительно покрывается холодным потом от захолонувшего его душу ужаса и стыда…
Он почувствовал боль в руке и понял, что лежит с Иглой в вене и над ним – долговязый унылый штатив капельницы.
«Нас отравили… Нас отравил проклятый американец! Он точно шпион! Он использовал спецсредства, этот гремучий змей! А где пистолет? Удостоверение? Где Ракитин? Что с недоумком Мартыновым? Что вообще происходит?»
– Эй! – неуверенно крикнул он в темноту. – Э-э-эй!
Открылась высокая дверь, блеснул линолеум в коридоре, увиделась крашенная масляной краской стена, и к нему поспешили торопливые женские шаги.
– Лежите, больной, спокойно…
– Где я? Что происходит? Отсоедините от меня эту бандуру… – Власов кивнул на капельницу.
– Вы в военном госпитале. Российском. Не беспокойтесь, подполковник, – донесся ответ.
Уже несколько обвыкшись с тьмой, Власов различил склонившееся над ним лицо медсестры – строгое, но миловидное.
– Девушка… Мое оружие, документы…
– Все в порядке. Удостоверение и пистолет у наших ребят, успокойтесь.
– А мой… этот…
– Старший лейтенант? С ним тоже все в порядке. Он – в соседней палате.
– Это вы называете «в порядке»… – плаксиво пробормотал Николай. – Мне срочно надо переговорить…
– Майор Дронь в ординаторской, – сказала медсестра. – Сейчас я его позову. Только вы лежите, хорошо?
– Есть! – выдохнул через нос Власов.
«Так… Хотя бы с оружием порядок и с документами… Уже что-то. А Дронь? Кто такой Дронь, что-то знакомое… А, он же их должен был встретить, обеспечить «выпас» Ракитина, все такое…»
– Приветствую вас, подполковник! Ну, оклемались? – В палату, озарившуюся ломким режущим светом люминесцентной лампы, вошел низкорослый человек в мешковатом цивильном костюме, поверх которого был накинут халат.
Редкие блондинистые волосы, прокуренные зубы, бесцветные глаза, одутловатая кожа плохо выбритых щек…
– Рассказывайте, – невольно прикрывая глаза ладонью от едкого казенного света, процедил Власов.
– А чего рассказывать? – Майор уселся на табурет, неторопливо пригладил и без того плотно прилипшие к черепу волосы короткопалой крестьянской ладонью.
– Ждали вас, вас нет… Ну, мы – в купе. И вы, и лейтенант – в полной отключке. Ну, ребята сразу смекнули: алкоголем от вас не парит, значит – претерпели провокацию… Оружие и документы на месте, вещи – тоже… Ну, дальше уж я как мог, так и закрутил историю…