Вагон с дребезгом тронулся и загромыхал, вминая рельсы в расшатанную брусчатку.

Проплыли и исчезли за поворотом знакомые окна отдела с распахнутыми, как немые рты, провалами форточек, словно зовущими образумиться, вернуться к оплоту бывших надежд и амбиций – несбывшихся да и никчемных, как он теперь полагал…

Трамвай целеустремленно катил вперед, взбираясь по крутому подъему улицы в разлинованное проводами небо.

Домой Ракитин вернулся к вечеру – промерзший, с ломотой в ногах, отупевший от долгих бессмысленных блужданий по городу и путаного обдумывания проектов трудоустройства, встречи с сыном и дальнейшей жизни вообще.

Квартира встретила его теменью и тишиной: сосед Юра отсутствовал – время близилось к закрытию магазинов, и он, вероятно, ушел напоследок решить известную задачу с тремя неизвестными.

Ракитин опустился на стул, сгорбился устало. Хотелось заплакать. По-детски: просто и отчаянно. От неудач, одиночества, несправедливости.

Но не сумел: чуть пощипало повлажневшие глаза, и только. Разучился он плакать.

Тогда откинул голову, упершись затылком в стену, и впал в нудную полудрему, от которой его отрезвил звонок в дверь.

Зоя.

Он не видел ее несколько лет – после развода отношения их рухнули окончательно, и даже с дочерью Ракитин встречался у своих родителей – те часто брали девочку к себе, в чем Зоя им не отказывала, как и в свиданиях ее с ним – отцом. Но сама встречаться с ним не желала.

Помог ей снять пальто, провел в комнату, с каким-то смятенным, тревожным любопытством узнавая ее, как отыскавшуюся вдруг давнюю потерю, открывая в ней и знакомое, и непривычное – ранее либо незамеченное, либо попросту забытое, либо то, что действительно пришло к ней со времени их отдаленности и отчуждения друг от друга. А может, изменилась не столько она, сколько он сам, смотревший на нее уже иными глазами…

Нет, все-таки не та, другая: слегка располнела, вместо длинных до плеч волос – взбитая феном стрижка, в пальцах, когда-то по-девичьи хрупких, появилась ухоженность… Костюмчик из вельвета, шелковый платок, замшевые сапоги с толстой подошвой – высокий каблук ей, впрочем, не шел никогда… Все – аккуратно и точно подогнано, все – основательно…

«Вот оно что. Основательно, – без выражения подумал он. – Это главное, это и осталось».

Она прошлась по комнате, бегло, без интереса оглядев Мебель, картины, книги…

– Ты же, – сказал он механически, – у меня здесь не была…

– Да. – Она присела на край тахты. – Саша, – продолжила тихо и буднично, – в любви тебе признаваться не стану, ты и без признаний это знаешь… Вот. Я пришла. Я… не хочу оскорблять покойную, но лучший выход, если мы снова будем вместе. О сыне не беспокойся, он – мой сын.

Ракитин не ответил. Закурил, уставившись на пыльную люстру с раскинутыми лепестками светильников, на серую, паучью тень ее.

А выход-то, оказывается, есть! И никто не осудит… Если бы новую нашел – осудили бы, точно. А так – нет, ибо логика возвращения – больная, сложная… Стоп. О чем он? Какие еще осуждения? Чушь. Вот она – опора. Необходимая. Найденная… Да и любит он ее… Тенью прошлой любви. Был разрыв – трагический, возможно, ошибочный, но в итоге ошибка выправляется, и опять обретается счастье… Нет, благополучие.

Задумчиво потрогал щеку: щетина, побриться надо…

– Что? – спросил потухшим голосом и, тряхнув головой, поправился: – Ах, ну да… – Вновь посмотрел на Зою – внимательно и долго. Добрая, хорошая… Милая. Родная. – Это уже… не может быть, – сказал медленно. – Это… рационально. Не может.

А она заплакала. Беззвучно, задыхаясь, растопыренными пальцами закрыв лицо.

Он заставил себя встать, шагнуть к ней. Взял за руки, притянул к себе. Навсегда родную и чужую навсегда.

От волос ее шел запах духов… Люды.

Ракитин проглотил ком, подступивший к горлу, мысли бестолково путались…

И захотелось сказать: подумаю…

С дыханием рвалось это слово! Но – промолчал. Сумел.

Она отстранилась, прошла в прихожую.

Стиснув зубы, чтобы не заговорить, чтобы… звука не проронить! – он помог ей одеться.

У двери она задержалась.

– Скажи, – произнесла отрывисто, – я могу прийти сюда еще?

Тут из комнаты Юры донеслось какое-то лихорадочное сопение и сонный вскрик.

Слуга вина, оказывается, был дома.

Ракитин мельком заглянул в комнату соседа. Юра, навзничь лежавший на койке, повизгивал и дергал ногой во сне, как собака. Неодобрительно покосившись на спящего, Александр плотнее притворил дверь его комнаты.

Рассеянно обернувшись к Зое, сказал:

– Д-да. То есть… не надо, Зоя.