Они уже это слышали раньше. «Помимо различий между Северной и Южной Кореей нужно рассказывать людям об общей для них экосистеме, – отвечает Ма Чен Юн. Он указывает на водяного козла, поднимающегося по травянистому склону. – Однажды все это будет единой страной, но останутся причины охранять эту территорию».

Они возвращаются длинной ровной долиной Зоны гражданского контроля, покрытой рисовой стерней. Почва расчерчена в елочку бороздами, разделенными блестящими зеркалами талой воды, которая снова замерзнет к ночи. К декабрю температура опустится до -30 °C. Небо заштриховано рисунком, повторяющим геометрический рисунок внизу линиями парящих журавлей и огромными клиньями тысяч гусей.

Когда птицы опускаются на вечернюю трапезу из остатков урожая риса, группа останавливается для фотографирования и быстрого подсчета. Здесь 35 маньчжурских журавлей, выглядящих как японские рисунки на шелке: ярко-белые с вишневыми шапочками и черными шеями. И еще 95 розоволапых даурских журавлей. И три вида гусей: магеллановые, гуменник и несколько редких пятнистых белых гусей, все они охраняются в Южной Корее, и их так много, что никто не считает.

Какой бы волнующей ни была встреча с журавлями в восстанавливающихся природных болотах ДМЗ, куда проще увидеть их в этих прилегающих обрабатываемых землях, где они могут пировать на зернах, выпавших из уборочных комбайнов. Выиграют или проиграют эти птицы от исчезновения людей? Маньчжурскому журавлю эволюцией было предназначено питаться побегами тростника, но к настоящему моменту тысячи поколений кормились на созданных людьми болотах, именуемых рисовыми полями. Если не будет крестьян и щедрые рисовые плантации Зоны гражданского контроля превратятся в болота, не угаснут ли популяции журавлей и гусей?

«Рисовое поле не является идеальной экосистемой для журавля, – объявляет Кьюнг Вон, оторвавшись от подзорной трубы. – Им нужны корни, а не только рис. Когда большинство болот превратилось в поля, у них не осталось другого выбора, кроме риса, чтобы накопить достаточно сил для зимовки».

На заброшенных рисовых полях ДМЗ недостаточно тростника и птичьего канареечника, чтобы прокормить даже эти опасно сократившиеся популяции, потому что обе Кореи построили в верховьях рек плотины. «Даже зимой, когда водоносный горизонт должен был бы пополняться выпавшим снегом, они отводят воду для овощей в теплицах», – говорит Кьюнг Вон.

Если не будет сельского хозяйства, пытающегося прокормить 20 миллионов жителей Сеула, не говоря уже о Северной Корее, насосы, отрицающие времена года, остановятся. Вернется вода, а с ней и дикая природа. «Для растений и животных это будет таким облегчением, – говорит Кьюнг Вон. – Раем».

Подобно ДМЗ место убийства превратилось в пристанище для почти исчезнувших азиатских созданий. Поговаривают, что там скрывается даже практически исчезнувший амурский тигр, правда, это могут быть лишь мечты. Эти молодые натуралисты хотят ровно того же, что и их коллеги из Польши и Белоруссии: парка мира, образовавшегося из военной зоны. Международный союз ученых, называемый Форум ДМЗ, попытался показать политикам вариант мира, позволяющего сохранить лицо и даже получить прибыль, если корейские враги, объединившись, освятят то хорошее, что есть у обоих.

«Представьте себе корейские Геттисберг [34] и Йосемити [35] в одном месте», – говорит один из основателей Форума ДМЗ, гарвардский биолог И.О. Уилсон. Несмотря даже на предстоящую дорогостоящую очистку территории от пехотных мин, Уилсон полагает, что доходы от туризма побьют возможные прибыли от сельского хозяйства или строительства. «Через сто лет этот парк может оказаться самым важным из того, что произошло здесь за последнее столетие. Он станет наиболее ценным наследием всех корейцев и примером для подражания остальному миру».

Это прекрасная мечта, но ее грозит поглотить выделение участков, которое уже началось в ДМЗ. В воскресенье после возвращения в Сеул Ма Чен Юн посещает храм Хва Ге Са в горах к северу от города, один из древнейших буддийских монастырей Кореи. В павильоне, украшенном резными драконами и позолоченными бодхисатвами, он внимает тому, как послушники поют бриллиантовую сутру, в которой Будда учит, что все вокруг лишь сон, иллюзия, мыльный пузырь, тень. Как роса.

«Мир преходящ, – говорит ему после настоятель в серых одеждах, Хьен Гак Суним. – Как и за наше тело, мы не должны за него цепляться». И все же, уверяет он Ма Чен Юна, попытка сохранить нашу планету вовсе не парадокс дзен-буддизма. «Тело необходимо для просветления. У нас есть обязательство заботиться о нем».

Но само число человеческих тел превращает заботу о Земле в особенно сложный коан. Даже когда-то священный покой корейских храмов находится под угрозой. Для сокращения пути в Сеул из близлежащих пригородов непосредственно под этим храмом строится восьмиполосный туннель.

«В этом столетии, – настаивает И.О. Уилсон, – мы разработаем этику, позволяющую населению постепенно уменьшаться, пока не придем к миру с существенно меньшим влиянием человека». Он говорит это с убеждением ученого, настолько погруженного в исследование способности жизни возрождаться, что распространяет ее и на свой собственный вид. Но если пехотные мины могут быть выкопаны ради туристов, торговцы недвижимостью нацелятся на ту же первоклассную территорию. Если в результате компромиссом окажется окруженный застройкой символический природно-исторический тематический парк, единственным жизнеспособным видом, оставшимся в ДМЗ, станем мы сами.

Но лишь до того момента, пока две Кореи – вместе около 100 миллионов человек на полуострове размером с Юту – не обрушатся под весом населяющей их популяции Homo sapiens. Однако если люди просто для начала исчезнут, даже если ДМЗ может быть слишком незначительной для выживания сибирского тигра, «некоторые, – размышляет Уилсон, – все еще прячутся в пограничных между Северной Кореей и Китаем районах». Его голос теплеет, когда он представляет, как они размножаются и распространяются по всей Азии, в то время как львы движутся в южную Европу.