Колыванова ахнула и почти упала на колени, пытаясь перехватить убегающие во все стороны мандарины. Злющий, как дракон, Сергей — еще один неудачный день, да что ж это такое?! — попытался смахнуть с брючины ошметки груши и нечаянно задел чужие очки, те улетели куда-то под стол.

Девица жалобно пискнула, зачем-то прикрывая лицо руками. Сергей раздраженно прикрикнул:

— Только без истерики, пожалуйста! И не дергайтесь, ради бога, Вероника вон чашку из-под кофе еще не унесла, мало битого стекла, считаете?

Он выдернул из-под стола сунувшуюся было туда временную секретаршу. Нашарил под тумбой ее очки и порадовался, что они уцелели, хотя такое уродство неплохо бы и разбить, жаль, не судьба…

С трудом встал, чувствуя, как под подошвой крошится хрусталь. Довольно грубо поставил на ноги Колыванову, собираясь вручить ей очки.

— На сегодня точно пора разбегаться, пока мы кабинет по кирпичику не разнесли! — проворчал он, разворачивая несуразную девицу лицом к себе, и ошеломленно замер, не договорив.

С тощенького, какого-то прозрачного личика на него смотрели самые удивительные глаза, какие он только видел. Синие, странно искристые, неправдоподобно яркие на смуглом скуластом лице. А уж форма…

Понять, какой же формы глаза у временной секретарши, Сергей не успел. Колыванова бесцеремонно выдернула из его рук очки и мгновенно нацепила на нос. Лицо ее залил яркий румянец, она крупно дрожала и спиной отступала к двери.

Сергей растерянно пробормотал:

— Ну, елки, зачем же так…

Колыванова продолжала пятиться, такая же несуразная, угловатая, некрасивая и испуганная до смерти.

Сергей быстро приходил в себя — ну, синие глаза, и что такого? Глаз он не видел синих? Перепугал вон девчонку, точно — дикарка, правильно Вероника сказала, хоть и дура полная…

Сергей поднял апельсин и в сердцах выбросил в окно. Обернулся и зло сказал:

— Порядок в кабинете наведет уборщица, а вы — марш получать инструкции!

Колыванова что-то виновато забормотала.

— Никаких извинений. Я, кстати, терпеть не мог эту дурацкую вазу, а вы так ненавязчиво от нее избавили!

— Н-но…

Сергей взял со стола злополучную пачку чая. Покрутил в руках и бросил девчонке в полной уверенности, что она не поймает.

Он угадал. С удовлетворением проследил, как Колыванова подняла с пола коробку, и прорычал:

— Чтоб завтра к девяти утра сидели у телефонов, забудьте на время о своем свободном графике. И учтите, я подойду только к обеду, у меня совещание в головном офисе. Да! Номер моего сотового — на всякий случай — возьмете у Вероники, вы должны иметь возможность связаться со мной в любую секунду…

Колыванова неуверенно кивнула и тенью выскользнула за дверь. Сергей посмотрел на свой разгромленный кабинет и угрюмо усмехнулся: веселые же предстояли две недели с этой… дикаркой!

Как ее?

Саша, кажется.

— Я увольняюсь… — Сауле жалким клубком свернулась на диване. — Я просто не смогу весь день сидеть в приемной у этих проклятых телефонов.

— Не говори глупости! — Таня в сердцах пнула стул, он пронесся через всю комнату, стукнулся о стену и с грохотом упал.

На шум в комнату заглянул Никита и укоризненно посмотрел на Татьяну. Поднял стул, поставил на место. С жалостью покосился на мать и снова ушел на кухню. Он не любил присутствовать при разборках.

Таня подождала, пока за мальчиком захлопнется дверь, и зло сказала:

— Ты мне надоела! Нельзя всю жизнь прятаться, пойми! Ну, натолкнулась один раз на подонка, что теперь, хоронить себя?

— Я не прячусь.

— А как это называется?! Ты же не работы секретаря боишься, уж мне-то не ври, ты трясешься при мысли, что на людях окажешься! Скажешь, не так?

— Ну…

— Только давай без песен о бедном Китеныше, которого так и норовит выкрасть твой бывший любовник! Прямо-таки спит и видит!

— Он не был моим любовником, — прошептала сквозь стиснутые зубы Сауле и в бессильной злости стукнула кулаком по подушке. — Никогда!!!

— Ну, извини, — тут же пошла на попятный Таня. — Это я так, сгоряча. — И раздраженно воскликнула: — Да забыл он вас давно, забыл, ясно?

— Хорошо бы!..

— А если и не забыл, то уверяю: тебя похитить гораздо легче, чем Китеныша! Он-то так просто себя в обиду не даст, чем хочешь клянусь. Глаза любому выцарапает, пусть и собственному папаше, и сбежит при первом же случае!