— Повезло, что она не вызвала милицию, — прошелестела побледневшая Сауле.

— Ага, как же. — Таня злорадно улыбнулась. — Кто бы ей позволил, интересно? Уж не я, это точно!

— Но…

— Да не дрожи ты! Ничего я ей не сделала, этой ведьме, даже рук не переломала, хотя стоило бы, клянусь моей порцией шоколадного мороженого с орехами!

Сауле невольно улыбнулась. Татьяна с хрустом потянулась и благодушно заметила:

— Я вела себя как ангелочек, честное слово. Между лопатками так и чесалось, думала: приду домой, а там уже крылышки прорезались, вот ей-богу…

— Но что-то ты ей все же сделала?

— Э-э…

— Не тяни, умоляю, а то мне такое в голову приходит…

— Слушай, твои вечные фантазии…

— Татьяна!

— Да ладно, ладно! Подумаешь, пинками в ванную загнала, а дверь закрыла крепко-накрепко. Никакого криминала, сама видишь, было бы из-за чего так зеленеть…

— Правда? — Губы Сауле уже не казались синими, а в глазах появился живой блеск.

— Сказала же!

— Крепко-накрепко, это… как?

Татьяна разозлилась. Сильным толчком завалила подругу на диван и возмущенно прошипела:

— Гвоздь саженный в дверь вогнала, понятно? Чтоб эта тварь гадская до утра Лизавету насмерть не прибила! — Татьяна помолчала и неохотно буркнула: — Да и Кешку жаль, хоть он и урод зубастый, конечно.

— Гвоздь…

— А как по-другому ее закрыть?! Там же ни крючка, ни щеколды, все с корнем вывернуто!

— Ясно.

— А раз ясно, кончай смотреть на меня, как продажный мент на богатого карманника!

— Это… как?

— А я знаю?!

Подруги невесело рассмеялись. Сауле выпуталась из одеяла и подошла к окну. Таня угрюмо сказала:

— Решила — утром она из ванной как-нибудь выберется. Трезвой, заметь! А не получится, Лизавета обещала соседа позвать, у них, сказала, сосед на площадке классный, сколько раз за нее заступался…

— Ты… серьезно собралась туда ?

— Рыло чистить?

— Ну… да.

— Серьезней некуда.

Таня тоже подошла к окну. Распахнула форточку и жадно вдохнула прохладный весенний воздух. Посмотрела на березу, та готовилась выбросить сережки, тонкие гибкие ветви светились в сумерках нежной зеленью, и с горечью пробормотала:

— Знаешь, не понимаю, почему в жизни справедливости нет…

Сауле прижалась лбом к холодному стеклу и ничего не ответила.

— Ладно бы для взрослых, в конце концов, мы сами за себя отвечаем, выкарабкаемся как-нибудь. А вот Лизавете… ну, скажи, за что ей такая дрянь в матери досталась?

За какие грехи?

— Она… сильная. — Сауле по-детски шмыгнула носом. — Анна Генриховна сказала бы: каждому дается ноша по плечу.

— Это ты о Лизавете?!

— И у каждого свой путь, — упрямо буркнула Сауле. — Лизавета… она вытянет. Может, еще сильнее станет.

— Блин… да ты с ума сошла!

— А может… это ваш общий путь? — Сауле исподлобья посмотрела на подругу. — Ведь ты не обратила бы на Лизавету внимания, не будь у нее такой жуткой матери.

— Точно с ума сошла! Или это старуха тебя с толку сбивает?

— Анна Генриховна не старуха.

— Ага — молодка!

— Прекрати.

— Прекращаю. А ты думай иногда, что несешь!

— Но я правда считаю Лизавету очень сильной. И потом… вы похожи!

Таня оторопело открыла рот.

— Нет, честно. Я, как только ее встретила, сразу тебя вспомнила. Не только из-за имени.

— Да уж, — проворчала Таня, — с именем ты меня здорово поддела. Надо же: «Лизавета, и точка». Клянусь, я едва нижнюю челюсть на полу не оставила. А все ты, альтруистка худосочная, чтоб тебя…

— Я-то здесь при чем?

— Ты же привела в дом это убоище!

— А ты бы на моем месте не привела?

— Ни за что!

— Тань, но меня-то ты привела, — еле слышно выдохнула Сауле. — Мало того, ты меня из самой Москвы сюда притащила, дорогу оплатила, а потом еще и на даче два месяца прятала, пока квартиру не сняли. Вспомни, как ты мне гражданство делала, сколько пробегала, нервов и времени потратила. А с Китенышем как помогала?

— Это… другое дело. — Таня мучительно покраснела. — Ты мне почти сестра!