Резолюция Клемансо: «Известная свинья!»

«Игнатьев Алексей, генерал,— частенько проводит ночи и выходит рано утром из дома № 26, на улице Пасси (адрес великой княгини Анастасии Михайловны)».

Резолюция Клемансо: «Монархист и подозрительный германофил».

— Великой княгине уже за шестьдесят лет. Она, правда, пользовалась успехом у мужчин, и потому подобные намеки могли бы быть даже лестными,— засмеялся я.— Дочь ее замужем действительно за германским кронпринцем, но чем же я виноват, что встречал ее, вероятно, лет двадцать назад. Непостижимо, как могут полицейские бредни, достойные бульварной памфлетной газетенки, восходить до самого председателя совета министров! Неужели они могут ему импонировать?

— Вот, представьте,— вздохнул Франсуа Марсаль,— на этих бумажках-доносах и основана сила Манделя. Возвращается старик с фронть — усталый, разбитый,— а после ужина Мандель и подносит ему подобную записочку, даже без комментария. Ему известно, что для бывшего журналиста и политического полемиста это — сущий клад и, во всяком случае, забавное развлечение.

Мог ли я тогда предполагать, что тот самый Жорж Мандель, от которого столько пришлось претерпеть,— погибнет от руки тех, кого считал когда-то своими друзьями. Ослепленный ненавистью к нашей социалистической революции, Мандель не сумел предвидеть, на какое предательство Франции окажутся способными враги Советского Союза во вторую мировую войну. [672]

С немалым трудом удалось мне быть принятым Клемансо в столь знакомом мне кабинете военного министерства на рю Сен

Доминик.

Из-под нависших суровых бровей глядел на меня откуда-то из глубины глазных орбит коренастый широкоплечий старик в черной ермолке на совершенно лысой голове. На руках у него были надеты, серые нитяные перчатки, скрывавшие, как мне объясняли, многолетнюю нервную экзему.

Я еще был одет в походную генеральскую форму с орденом Владимира с мечами и бантом за маньчжурскую войну.

— Очень рад с вами познакомиться. Я привык относиться с уважением к генеральскому званию,— изрек старик, как бы намекая на потерю моего бывшего положения военного дипломата.

— Господин президент,— начал я,— ввиду непризнания нашим революционным правительством царских долгов я предлагаю вам, сохраняя необходимый для ликвидации мой текущий счет в Банк де Франс, принять от меня все военные материалы ценностью до девятисот миллионов франков, оставшиеся от заказов военного времени. Они с избытком могли бы покрыть суммы, потребные вашему государственному банку для оплаты очередных купонов по русским займам.

«Уничтожу,— думалось мне,— сохраняя свой кредит, одним ударом самое сильное средство враждебной нам пропаганды. Какой даже скромный француз не ходил два раза в год в свой банк отрезать очередной купон от русского займа!»

— Да, я уже в курсе этого дела и спешу поблагодарить вас, генерал, за ваш красивый жест, но государственные интересы заставляют меня отказаться от вашего предложения.

«Заберу я у тебя,— думал, вероятно, Тигр,— военные складики, а твои правители и скажут: «Ты, старик, сам развязываешь нам руки, не соблюдая конвенции по военному долгу. Лучше уж подожду, а зато потом сдеру все сполна, по всем долгам сразу».

— Вхожу в ваше положение,— продолжал Клемансо,— и потому ввиду непризнания нами правительства вашей страны я решил назначить под вашим председательством «ликвидационную комиссию» из представителей всех заинтересованных в русских делах наших министерств.

«Хорошо задумано,— мелькнуло у меня в голове.— Французы будут выносить решения, а я, как почетный председатель,— в них расписываться!»

— Благодарю вас со своей стороны, господин президент.— сказал я,— за высокую честь, но позвольте уж мне самому защищать интересы России, а «ликвидационной комиссии» — интересы Франции. Я убежден, что мы сумеем согласовать нашу работу по ликвидации.

— Положим-ка все это на бумагу,— отговорился старый политикан, не желая слишком быстро поступаться предложенным им самим решением.

После длительного обмена обстоятельно составленными письмами я в конце концов специальным декретом, разосланным всем французским [673] ведомствам, был признан «единственным представителем русских государственных интересов во Франции».

Соглашение с Клемансо легло в основу всей моей последующей деятельности во Франции, и на мой текущий счет в Банк де Франс должны были поступать все русские ценности, где бы и в какой бы форме они ни находились.

Кроме того, при всех переговорах и соглашениях я настаивал, чтобы Россия признавалась в границах 1914 года.

— Не может же один только русский народ отвечать за военный долг, сделанный всей страной во время мировой войны,— доказывал я французским чиновникам — составителям соглашения.

Это, между прочим, давало мне возможность вставлять палки в колеса тем политическим деятелям, которые после признания независимой Польши безо всякого стеснения стремились оторвать от России одну за другой исконные русские губернии, лишая наш народ плодов тех вековых трудов, что были им положены для выхода к берегам Балтики.