Она разлила виски по стаканам. Молча выпили. Правда, Ирина лишь пригубила, а Ник, желая поскорее избавиться от страха, который в последние дни не покидал его ни на секунду, залпом осушил свой бокал.

– Налейте себе еще, если хотите, – вскользь заметила Ирина. – Этот виски сэр Вальтер Скотт называл королем виски. Его делают в единственной вискокурне на острове Скай.

Ник почувствовал в ее словах, в интонации какую-то ненавязчивую деликатность. Она явно заботилась о том, чтобы он не напился, но щадила при этом его мужскую гордость и возможность самостоятельно принимать решения.

– Если не возражаете, я немного позже, – сказал Ник. Но уже через пару минут налил себе еще.

– Чувствуйте себя как дома. Как хорошо, что вы согласились со мной встретиться. Я думала, что с ума сойду.

– Питер мне никогда не рассказывал про вас…

– Мы были очень близки… как и вы… Но это всё в прошлом, Ник, всё в прошлом. Мы давно уже были только друзьями. Но друзьями очень близкими, и у нас не было никаких секретов друг от друга.

– Значит, вы всё знаете про… меня?

– Про вашу дружбу? Конечно.

Ник выпил и налил себе снова. Ему было неловко прямо спрашивать Ирину о том, что передал для него Питер, но она пришла ему на помощь, и Николас это оценил. Она нравилась ему всё больше и больше.

– Питер хотел тебе передать, что нужно срочно вывести все деньги из фонда «Подлинный Шекспир». Ему стало известно, что один русский ученый близок к разгадке.

– И что, за это его убили? За то, что он хотел мне это сообщить? Но я и так это знаю… В смысле, про ученого. Мне дед рассказал… То есть это я деду рассказал про взрыв в Оксфорде, и он решил, что этот ученый жив, а всё было подстроено, чтобы замести следы… А его, значит, за это… Они боялись, что я буду против, не захочу выплачивать деньги…

– Эти люди против открытия.

– А это действительно открытие?

– Да. Я слушала доклад этого русского в Оксфорде. Ему осталось совсем немного – и тайна будет раскрыта. А теперь он наверняка еще ближе к цели, чем был тогда. Но тебе не стоит принимать всё это близко к сердцу.

– Почему?

– Видишь, что случилось с Питером?

– Значит, они хотят, чтобы я выступил за закрытие фонда.

– Да.

– Но меня никто слушать не станет. Дед сам хочет активизировать работу фонда, да и управляющий… Он мой хороший знакомый, я его чуть ли не с пеленок знаю.

– Ну и что, Ник, тем более, зачем тебе рисковать? Ты просто выскажись против, и они перестанут угрожать.

– Нет, Ирина, я не могу…

– Послушай меня, мой мальчик. Я тебя давно знаю… правда, со слов Питера. Он тебя так любил. И поэтому ты мне тоже не чужой. Зачем этот глупый героизм? Можно погибнуть ни за что!

Ее лицо было так близко, и он увидел в ее глазах слезы! Он обнял ее и поцеловал это прекрасное лицо, лицо женщины, которой он был небезразличен, которая ради него – это же очевидно! – рисковала жизнью.

Дальнейшее Ник видел так, словно смотрел немой фильм. Он уже готов был к поцелую. Но она его опередила. Ник почувствовал, как ее нежный язык стал двигаться между его губ, проникая всё глубже и глубже. Он совершенно онемел, он не мог пошевелиться. Потом Ник стал целовать ее грудь, чувствуя себя младенцем, впился в твердый сосок. Потом ему стало казаться, что Ирина повсюду. Она была не только сверху, а сбоку, внизу – везде. И все время что-то говорила, взмахивала руками, жестикулировала, как Цицерон (да, как Цицерон, твердо запомнил он)… И вдруг яркий белый экран. Пленка внезапно оборвалась, и он заснул.

Шаксперу приснилось, что к нему пришла Анна в древнеримской тоге, встала в ораторскую позицию и начала произносить речь Цицерона против Катилины: «Quo usque tandem abutere, Catilina, patientia nostra? Quam diu etiam furor iste tuus nos eludet? Quem ad fi nem sese effrenata iactabit audacia?… Patere tua consilia non sentis, constrictam iam horum omnium scientia teneri coniurationem tuam non vides? Quid proxima, quid superiore nocte egeris, ubi fueris, quos convocaveris, quid consilii ceperis, quem nostrum ignorare arbitraries? O tempora, o mores! Senatus haec intellegit. Consul videt; hic tamen vivit». [40]

Слова звучали четко и ясно. Анна жестикулировала плавно и выразительно, одной рукой старательно придерживая тогу, чтобы не обнажалась грудь. Латынь всё звучала и звучала, а Уилл преисполнялся благоговением. Он упал на колени и слушал, воздев руки и открыв рот…

Утром он проснулся поздно и не мог вспомнить, ни чем закончился сон, ни слов из речи Цицерона, хотя в грамматической школе его заставляли ее учить наизусть.

Уилл позвал Энди позавтракать, чего раньше никогда не делал. Юноша за одним столом с Шакспером чувствовал себя очень неуютно. Он понял, что хозяин станет расспрашивать о результатах слежки за Саутгемптоном, а сказать толком было нечего. Ну проследил он его до дома, и что? Этого хозяину явно было мало. Поэтому он старательно, но не очень жадно, ел, знал уже, что хозяин скуповат и всякий лишний кусок ставит ему, как он говорит, в дебет.