Он энергично закачал головой:

– Нет, при въезде в наш город написано: «Тарм – родина Грит Окхольм». Неужели вы не заметили?

– Я приехал на поезде. Так она тут жила?

– Она тут родилась.

– Наверное, она часто приезжала сюда с концертами? – поинтересовался я, хотя прекрасно знал, что она ни куплета не спела для жителей Тарма.

– Нет, она не дала в Тарме ни одного концерта. – Он заметно охладел.

– Как странно.

– Вот и мы думаем.

Я поблагодарил за помощь и беседу. До одного из въездов в город было не более пятисот метров. Там стояла нескладная белая стела, и я с интересом направился к ней. Черт возьми, там действительно красовалась эта надпись!

У меня ушла неделя на покупку одежды (впервые в жизни я накупил себе кучу футболок), мебели, кухонной утвари, телевизора, а также на то, чтобы освоиться на новом месте, но зато когда этот этап завершился, у меня получилось отличное жилище. Во всех четырех комнатах были спальные места (два из них – раскладные диваны), на случай если я вдруг захочу поспать на новом месте. Почти вся новая мебель была бежевая. Мой дом стал очень милым и уютным – точно такими я представлял себе все дома в Тарме.

Иисус не посвятил меня в то, что я должен буду здесь делать, поэтому я очень боялся сделать что-то не так. Большую часть времени я проводил у телевизора, а когда покидал дом, гулял за городом по полям и лесам или слонялся по улицам, избегая заходить в магазины. Конечно, время от времени я совершал какие-то покупки, но старался ограничиться односложными репликами и пользовался кредитной картой, которая всегда была при мне. Никто не знал, чей я сын. На моем почтовом ящике было написано лишь «Николай Йенсен».

Я жил в Тарме уже три недели, когда решил пересечь поле с какой-то зерновой культурой, чтобы добраться до небольшого перелеска, в котором еще не был. Вдруг я увидел, что за мной бежит мой собственный дед. Я похолодел. Догнав меня, он заорал:

– Алё, у тебя все дома? Ты топчешь чужой урожай.

Я с изумлением уставился на него. Он стоит в каких-то десяти сантиметрах от меня и талдычит об урожае! Не знаю почему, но, видимо, в тот момент это показалось мне наиболее естественной реакцией, и я пару раз молча ударил его рукой в пах. Он удивленно отшатнулся:

– Да как ты смеешь!

– Вы бьете меня, я вам отвечаю. Оставьте меня в покое, и я отстану от вас.

Мой голос срывался, и я отнюдь не выглядел так мужественно, как мне хотелось.

– Тогда уважай чужую собственность!

Я ждал, но он так больше ничего и не сказал, и я понял, что он орет на меня только потому, что я зашел на поле, а отнюдь не потому, что узнал меня.

– Ты что, не узнал меня? Разве бабушка не сказала, что я приехал? Это я, Николай.

Дедушка побледнел и отступил еще на несколько шагов. Он смутился и явно подбирал слова, но единственное, что он смог выдавить из себя, было:

– Уважай чужую собственность!

– Ну да, ты вроде уже это сказал. Больше ничего не хочешь добавить?

– Человек тратит свое время и силы на то, чтобы засеять поле и ухаживать за ним, и вдруг появляешься ты и вытаптываешь его. Это называется «вандализм».

– Так это даже не твое поле?

Я не имел абсолютно никакого желания вступать в борьбу по поводу чужого потоптанного овса, так что повернулся и продолжил свой путь через поле, уже демонстративно топча колосья ногами. Продвинувшись метров на сто, я услышал крик деда:

– Я слежу за тобой, Николай! Веди себя пристойно!

А я совершенно не ощущал никакого трепета перед стариком.

Печенье, телевизор, собственный домик в провинции – и никаких угроз. Мой образ жизни не сильно отличался от копенгагенского. Только там мне было как-то грустно и одиноко. А здесь так классно смотреть телевизор весь день напролет. Живот мой совершенно успокоился, узел исчез.

Я регулярно питался в «Лас-Вегасе». Конечно, не каждый вечер, но большую часть вечеров. И я был не единственным, кто пристрастился к грилю. Те два парня (Велик и Свищ), что так пристально таращились на меня в первый день, тоже были завсегдатаями этого заведения. Они оба работали в автомастерской. Свищ был типичным кузнецом – высокий и широкоплечий. Маленький и щупленький Велик, напротив, совсем не походил на кузнеца. На первые несколько недель они оставили меня в покое, хотя им не терпелось завязать знакомство. Особенно Велику, который придвигался ко мне все ближе и ближе и однажды подсел за мой столик, следя за моей реакцией. Не рассердился ли я? Но мне было любопытно узнать, чем же я так их заинтересовал.

– Так ты, стало быть, копенгагенец?

Я улыбнулся. Так вот оно что.

– Ну да. Николай. – И я протянул ему руку.

Он сразу же пожал ее, придя в какое-то возбуждение:

– Велик, или Йонас, но все называют меня Велик. А могу я поинтересоваться, что привело тебя сюда? Я бы еще понял, если бы ты переехал из Хернинга, но из Копенгагена в Тарм…

– Мне хочется покоя.

– А… А обрести покой в Копенгагене совсем никак нельзя?

– У меня не получилось.