До завтра, может быть.

Кто, читая этот дневник, не поверит моим жалобам на скуку и неудовлетворенность, подумает, что я преувеличиваю, тот тяжко согрешит, лучше пусть бросит и не читает. Я, напротив, еще сдерживаюсь и стараюсь не писать да и не умею написать верно, что чувствую, переживаю, что тут одна сотая доля только. Если есть хоть малейшее развлечение, так я как утопающий за соломинку хватаюсь, стараясь хоть на минуту забыться, и иногда удается.

<…>

3 июля 1897 года, четверг,

9 ч. вечера

Что же мне теперь и остается – только писать дневник. Читать мне нечего, а со злости ничего не выписываю, да и не знаю, что выписать, хочу нарочно одуреть хорошенько. Сегодня мама, разбудив меня в 9 часов, предложила: «Не желаешь ли стирать белье?» Ну как откажешься от такого лестного предложения? Ну, конечно, стирала до 2 часов и на речку ездила белье синить. Часов с 4 играли в винт с Калининым и Григорием Николаевичем. Была Маша, я ей играла на гитаре. Спать не хочется, а писать нечего, читать тоже надоело, право, все писать-читать, читать-писать, а поговорить не с кем.

Хоть бы письма скорее дождаться. Долго ли я еще буду бороться? Неужели старики не понимают, что такая жизнь тяжела. Маме все только: работай, думает, что мне все лень. Да разве возможно так работать, что пользы в этой работе. А папа зимой удружил: «Если не можешь вдовство переносить, то иди замуж». Тоже, значит, понял, да видно из всего этого, что им непонятно мое положение. Им непонятно, что я каждый вечер с 9 часов от скуки, когда полягут все, не знаю, что делать, куда деваться, а есть чтение, то огонь туши, что напрасно жжешь. Погасишь этот несчастный огонь, хоть и не хочется спать, а почитать бы, и лежишь с открытыми глазами, чего только не придумаешь, а все ничего не могу выдумать. Теперь вот уж три дня сплю в зале, дверь затворена, и огонь могу жечь, сколько угодно.

Не знаю 2-е сегодня или 1-е, кажется, второе: второе, третье, четвертое. «Хорошо было детинушке сыпать ласковы слова» – разучиваю на гитаре, а самоучителя все нет.

Никакого почерка, одна гадость.

Читаю: «Игры действительные и воображаемые».

6 июля, воскресенье

С утра болела голова. Проснувшись и посмотрев спросонок на часы, увидела, что уже 9 часов, и благовест слышу, думаю: к обедне, поторопилась встать, но, оказывается, было всего 5 часов и благовестили к утрене, только еще прилечь уж не пришлось.

Обидно, но едва простояла и, придя домой, не стала чай пить, легла. К 14 ч. приехал Кеша: у него украли лошадь, ездит, разыскивает. Жаль и мне такую лошадь, настоящий огонь и рысь хорошая. Немного погодя, подъехал благочинный, только у нас не был, прямо в церковь, а затем к псаломщику, с папой идет раздор. Наконец-то получила жалованье 20 р.

Вчера работала целый день: мыла полы, прибирала в комнатах, чистила самовары. Может быть, оттого и хворала сегодня, хоть говорит мама: «Работай, так, может, здоровее будешь», – а я чувствую совершенно наоборот.

Что-то реже стала получать письма от Мити. Хотела дождаться от него письма и потом уже отвечать, но мне не терпится, напишу.

7 июля, понедельник. Алтат

Не хочется и писать-то.

<…>

С сегодняшнего дня постараюсь не высказывать, что у меня на душе, то есть не в дневнике своем. Нет, дневник – это моя подруга, которая всегда с сочувствием меня выслушивает. А Мите не стоит надоедать, я вижу, ему надоело мое нытье, да он все равно и не поможет, так что же напрасно ему надоедать. Отчета в прожитой жизни никому не буду давать. Спасибо Наташе, хоть сочувствует и желает советом хоть помочь. Но, пожалуй, все напрасно. Я сплю, засыпаю.

Уж ты плачь ли, не плачь – слез никто не видит.

9 июля 1897 года. Алтат, 10 ч. вечера

Кто на море не бывал,

Тот и горя не видал

И досыта Богу не маливался.

Пришлось встать в 6 часов. Папа едет в Ачинск и уж у Палеевых, а у меня поручения туда. Мама забыла меня разбудить вовремя, пришлось торопиться, бежать туда, ну и то хорошо, хоть застала. Была поденщина сегодня в 10 человек: косили. Варили шоколад, только не совсем удачно. Дома были я, Нюра моя и Иванова, да еще днем пришла Фета и пробыла до вечера. Папа, Петр Кузьмич, Гордевна и Берниковы уехали сегодня в Ачинск. Мне хотелось ехать, но тяжело лошадям, если приедет Анюта, и тесно сидеть будет.

Сегодня сильно напугалась. Буду Мите писать, видно от него еще не скоро придет. А теперь его письма отличаются от прежних.

Не так рассудили старики!

<…>

7 ноября 1897 года

Вот и праздник завтра наш алтатский храмовый – Михаила Архистратига. Мама хочет завтра ехать в Скрипачи на ярмарку. Конечно, не за тем, чтоб продавать что-либо или покупать, а просто в гости к батюшке. Я так удивилась, что и меня мамаша звала с собой, но я, несмотря на такую честь, все-таки отказалась. Не хочется, неудобно Нюрочку и Олю без присмотра оставить. Настроение мое? Мне все равно. Тревожусь, что от Мити нет долго письма, хотел вскоре послать подробное письмо и откровенное, но и до сих пор нет. Ни карточек, ни кофты, ни черта нет, просто досада.