— Давай, мам, я отвезу тебя к Дорис!

Эвелин протестующе подняла руку:

— Не надо, Кэйт, я способна дойти до нее пешком! А вы ешьте поскорее, пока не остыло!

Патрик с улыбкой смотрел на Эвелин. Она надела пальто, шарф, фетровую шляпу, обула сапоги: все это заранее было приготовлено и находилось за дверью. Помахав еще раз рукой, она вышла из дому, прижимая к груди большую кожаную сумку.

— Ты должна быть счастлива, Кэйт, что у тебя такая славная мать!

— Думаешь, я сама этого не понимаю? Слушай, почему бы тебе не расставить тарелки? Салат сейчас будет готов!

И Патрик взялся за дело. Они болтали о всяких пустяках, и обычные домашние хлопоты немного умерили боль Патрика. Только сегодня он до конца поверил, что его Мэнди мертва. Когда гроб опустили в могилу, утрата стала реальностью и горе навалилось на него всей своей тяжестью.

Кэйт втиснула между остальными блюдами тарелки с горчичным хлебом и салатом и наконец села.

Патрик поднял бокал:

— За нас?

Кэйт тоже подняла бокал:

— За память Мэнди, и да покоится она с миром!

— Да, за это следует выпить! — Патрик пригубил вино и стал накладывать в тарелку закуски. Голода он не чувствовал. От всего пережитого аппетит начисто пропал. Если бы не желание увидеться с Кэйт, он бы в одиночестве напился до чертиков.

— Впервые в жизни, Кэйт, ем греческий салат вместе со спагетти под болонским соусом, — сказал он, отправляя в рот изрядную порцию.

— Это необычно, я знаю. Но сочетаются они просто великолепно. Кроме того, так принято у меня в доме.

Образовавшийся между ними ледок растаял, и они тихо-мирно беседовали. Серьезные темы и обильная еда — все это в другой раз. Горе Патрика и причастность к нему Кэйт — тоже. А сегодня они просто друзья, и должны постараться скрасить друг другу жизнь.

Патрик ел, смотрел, как Кэйт расправляется с намотанными на вилку спагетти, и улыбался. Он знал: когда боль утихнет, образ Мэнди навсегда останется связанным с Кэйт. Мысль о Мэнди неизменно будет вызывать мысль о Кэйт. Сегодня вечером он просто не вынес бы одиночества! И не потому, что ему нужен был секс. Он нуждался в обществе Кэйт, далеко не безразличной ему. Иначе это было бы предательством по отношению к дочери, оскорблением ее памяти, попыткой забыть свое горе в компании какой-нибудь незнакомой девицы.

Покончив с едой и забрав остатки вина, они перешли в гостиную, где предались любви. Кэйт позволила Патрику раздеть себя и легла на пол, подложив под голову гобеленовую подушку с дивана. Глядя, как раздевается Патрик, Кэйт испытала знакомое возбуждение. Жар, возникший в глубине лона, разлился по телу. Патрик тоже был возбужден, и это не могло не радовать Кэйт. Сегодня ей не хотелось долгих любовных игр — лишь грубоватой мужской силы и краткого блаженства.

Когда через десять минут Патрик кончил, она прижала его к груди, провела рукой по его волосам и почувствовала, как оба они расслабились, а их бившиеся в унисон сердца постепенно вошли в нормальный ритм.

— О Кэйт, я так этого хотел!

Она поцеловала его сначала нежно, потом крепче, сунув язык между его губами.

— Я это знаю, Пэт. И рада, что ты сейчас здесь.

Он поцеловал ее груди, поднялся, зажег две сигареты. Потом опустился рядом с ней на пол и поставил ей на живот тяжелую стеклянную пепельницу.

— Ой, что ты делаешь? Она же холодная!

Патрик только улыбнулся в ответ и улегся поудобнее:

— Я не лежал вот так на полу много-много лет. А ты?

— О, мы регулярно занимаемся этим в участке. Загляни как-нибудь в наш буфет, и увидишь!

Патрик засмеялся:

— Ну что ты болтаешь!

— Это из-за того, что мы только что трахались.

— Знаешь, Кэйт, — он взглянул на нее, — слово «трахаться» нам не подходит. Мы не трахались, мы любили друг друга, занимались любовью. Так вернее. Разница все-таки есть!

Она посмотрела ему в глаза:

— Что-то ты нынче романтически настроен, Патрик! С чего бы это?

Она знала причину. Оба знали. Счастье надо беречь, держать обеими руками, иначе его можно потерять, как он потерял Мэнди.

Взяв у Кэйт сигарету, он положил ее рядом со своей в пепельницу, а пепельницу поставил на подножье камина.

— Я люблю тебя, Кэйт. — Он обнял ее. — А ты? Можешь ли ты сказать, что привязалась ко мне за то короткое время, что мы знакомы?

Кэйт снова поглядела ему в глаза и не увидела в них ничего, кроме честности. Честности и глубокой нежности. К горлу подступил комок.