— Не плачь, Нюрка! Крепись! Слезами их не поднять. Теперь хоть как вой! Не воротишь душу, а свою потеряешь! Держись! Я подсоблю, сколько станет сил. За сына и мужа! Не в лесу, серед людей живешь…

— Добрая душа твоя! А то ведь вон и Шурка брякнула, озлившись, мол, разве твои — фронтовики? Кого защищали? За кого погибли? Кто их посылал? Бандитствовали оба! Потому погибли! Любого спроси, кому нужны Афганистан иль Чечня? Никому! А они зачем туда пошли? Но ведь и мои туда не просились! Заставили! Иначе попали бы в тюрьму за невыполнение приказа. Но скажи, за что я наказана? По какому приказу вдовой жить должна? Сколько лет одна! Вся душа болит! За что? Почему мы, бабы, живя, жизнь клянем? И не нужна она нам. Ведь не только их, а и нас убили! Всех! Артемку даже не привезли хоронить! А почему? Не первый он. Сколько ребят там полегло! И почти все без могил! А мне написали, что погиб при выполнении боевого задания. Геройски! Мне они живыми нужны! Думала, будут внуки. Откуда им взяться? Ничего у меня нет. Все потеряно! Все отнято! Все впустую! В душе одно горе! И ничего впереди…

— Сколько лет тебе, Анна?

— Сорок три…

— Еще рано крест на себе ставить.

— О чем ты, Кузьма? Я ведь только в прошлом году землю под ногами увидела. До того — не жила. Не я одна. Многие такое получили. Жить не хотелось. Но ведь и руки на себя не наложишь. Стыдно. И старуху жаль. Она и вовсе несчастной стала б.

— Она мать тебе?

— Свекровь. Она мать мужа. Да только куда деваться теперь? Совсем одна. Вот и бедуем вместе. Кругом горе, и мы посередине. Вот и говорю: Шурке сотой доли не довелось пережить. У нее — не погиб! Сама не удержала! Сама виновата! У нее душа не болит. За любым углом замену сыщет. Она спокойно спала ночами. А я годами умирала от страха за своих. Боялась ночи! А вдруг, не приведись, она последняя в жизни мужа или сына? Падала на колени, молилась. Допоздна. А и рассветов боялась.

Они были как наказанье! Чего от них ждать? Теперь уж нечего…

— А может, в плену? Может, ошиблись?

— Эх, Кузьма! У войны ошибок не бывает. Она только отнимает жизни. Дарить, щадить — не умеет…

— Сколько ж лет вдовствуешь?

— Как проводила Анатолия, так и все… А ведь тоже человек. Недавно про то вспомнила. Но почему в этой жизни только Шуркам везет? Потому что горем не биты? Иль сама беда таких боится? — глянула на Кузьму.

Столяр увидел жгучую надежду в глазах бабы. Но где найти взаимность? Кроме жалости и сочувствия — ничего.

Кузьма смотрит на Шурку. Та даже не оглядывается. Словно закаменела.

«А может, правы дети, сказав о ней? Может, и впрямь не стоит она моих думок? Ну как станет ревновать ко всякой старухе в богадельне? Они, случается, зовут родненьким, милым, красавцем. Докажи Шурке, что ничего у меня с теми бабками не было! Не поверит! А почему? Может, по себе судит? Сама такая?» — мелькнула нехорошая мысль. И Кузьма досадливо закрыл окно.

Анька это расценила как личную победу. Улыбнулась столяру. И, уложив мужика спать в большой комнате, сама ушла к бабке — в спальню. И до самого утра спала, не повернувшись на другой бок.

Анька радовалась, как никто другой. Еще бы! Шурку она ненавидела давно и стойко. За соседкой все годы табуном ходили мужики. Даже при Василии оказывали знаки внимания. Называли красавицей. Василия это злило. А Шурка гордилась. Нередко, ругаясь с мужем, грозила ему, что нарожает от соседей. И строила глазки Анатолию. Может, нарочно. Но Василий, приметив однажды перемигивания, вломил и Шурке, и Анатолию. Саму Аньку назвал слепой дурой и советовал прищемить хвост благоверному. Были скандалы из–за соседки в семье. А Шурка, словно назло, их провоцировала. Бежит из бани и словно случайно отпустит конец полотенца, увидев в окне Анатолия. Тот, приметив оголившийся бок бабы, готов был в форточку выскочить. А Шурка, словно поддразнивая, входя в дверь дома, и вовсе снимала с себя полотенце. Нюрка готова была изорвать ее за это в клочки. Сколько раз ругала соседку, та всегда дерзила:

— Кто виноват, что ты такая серая и не возбуждаешь даже собственного мужа? Будешь орать и злить, всерьез с ним закручу любовь!

Нюрка видела, как ее муж даже ночами подсматривал за Шуркой в окно. Прикидывалась спящей. А сама плакала, досадуя на сучью натуру Шурки.

Нет, ни с кем не видела, не застала свою соседку. Но обида засела глубоко. И никак не представлялся случай отплатить той за пережитое. А стерпела Нюрка нимало. И ее Анатолий не раз, указывая на Шурку, говорил, что, дескать, кому–то повезло. Нюрка именно потому радовалась поначалу, когда мужа послали в Афганистан… Уже через полгода он написал ей в письме, что был дураком и теперь это понял, что он очень любит ее — свою единственную, самую лучшую и верную, просил ждать. Обещал любить. До конца жизни…

Прошли годы. Минуло много лет. Но обида, засевшая в душе, все еще жила. Давно примирились Нюрка с Шуркой. Обе овдовели. Нечего стало делить. И казалось, о прошлом нелепо было помнить. Но… Приметила Нюрка Кузьму у соседки. Увидела, что зачастил и помогает той по дому. А тут и мать подсмотрела, как, отдавая соль, спешно застегивала Шурка кофту на груди. А значит, Кузьма пришел к ней неспроста. Снова на Шуркином горизонте засветило счастье и она станет замужней. Но почему ей повезло? И снова избрали ее, а не Анну? Смотрит баба на дом соседки, тот — хоромы, не только руками, любящим сердцем сделан. Решила отбить, исправить ошибку судьбы. За все! И за прошлое тоже…

Кузьма весь день стелил полы в большой комнате. Доску к доске подгонял накрепко.

— Вот так бы судьба с судьбой, человек с человеком неразделимо жили б! — вздохнула баба.

Кузьма понимающе глянул на нее.

— Поешь, Кузьма! Отдохни! Переведи дух! — предложила баба. И, усадив за стол, села напротив. — Ешь, что Бог дал! За сколько лет впервые с мужчиной за столом едим! Даже не верится! Счастье ты наше!

У Кузьмы от этих слов даже кусок поперек горла встал. Никогда ни от кого таких слов он не слышал и покраснел до кончиков ушей.