Пальцы Олли, вытянувшегося на полу вниз лицом, медленно сжались и разжались. В спортивной куртке под лопаткой зияло отверстие от пули, в котором все еще пузырилась кровь. Хотя мне лично было наплевать. Если он умирает, туда ему и дорога. То, что он просил прощения, мало для меня значило.

— Брось пистолет, — снова приказал я.

Старший со Скипом подошли ближе. Мы превосходили противника и по числу бойцов, и по количеству стволов.

И все равно этот сукин сын не сдавался. Он улыбнулся мне, и я увидел нечто странное. Обильный пот словно смывал с него краску. Веснушки как будто таяли, и я различал слабую неровную линию под кожей, похоже, толстый шрам пересекал его лицо. Неужели на нем… грим?

О’Брайан смотрел на меня пристально, то сосредоточиваясь, то теряя фокус. Затем я заметил, как мышцы вокруг глаз напряглись, он внезапно вскинул оружие и прокричал:

— Аллах акбар!

Я дважды выстрелил ему в грудь.

Я Ударом его отбросило в дверной проем, и О’Брайан всей тяжестью рухнул в темноту кабинета. Локти, ноги, голова загрохотали по линолеуму.

Все, что я видел теперь, — подметки его ботинок, однако, дернувшись разок, он затих. Я, впрочем, не поверил, поэтому держал его на прицеле, когда вошел в кабинет. Присев на корточки, я приложил пальцы к горлу врага.

Ничего. Пульса нет.

Я ощутил, как напряжение покидает меня, поднялся и вернулся в главное помещение, хмурясь на ходу. На кончиках пальцев осталась краска, и я понюхал ее. Все верно: театральный грим.

— Отличный выстрел, босс, — сказал Старший. Он опустил ствол, но не убрал его в кобуру. Встал на колени, чтобы взглянуть на Олли, и на его лице, несмотря на усилия, отразилось отвращение. — Еще живой. Может, дотянет до того дня, когда его вздернут. Чертов предатель.

Скип переминался у него за спиной, глядя мимо меня. Он наклонился и поднял пистолет Олли, затем подошел к первой леди, которая смотрела на происходящее с возобновившимся ужасом.

— Господи, — выдохнул Скип, не сводя глаз с О’Брайана. — Ты действительно его убил.

— Угу, — ответил я, — такое бывает, когда в кого-то стреляешь.

— Жаль, что ты не сможешь получить вознаграждение, — сказал Скип.

— Какое еще вознаграждение?

Он как-то странно улыбнулся.

— За поимку эль-Муджахида, босс. Я слышал, что цену подняли недавно до миллиона долларов.

Я замер, сбитый с толку.

— О чем, черт побери, ты говоришь?

Скип кивнул в сторону кабинета.

— О’Брайан — это эль-Муджахид. А ты и не подозревал?

Я уставился сначала на крупное тело ирландца, затем на Скипа.

— Ты-то откуда знаешь?

Скип поднял оба пистолета. Дуло одного приставил к виску первой леди, второй нацелил мне в лицо.

— Маленькая птичка напела, — сказал он, подмигивая.

Сукин сын!

Голь и Амира. Бункер

Голь повернулся, чтобы взглянуть на Амиру. Ее жажда мщения и ненависть были так сильны, что металлическая стена, разделяющая их, казалась тонкой, словно бумага. Он посмотрел на часы и ощутил, как замерло сердце. Команда из центра международной безопасности должна быть уже здесь.

— Ты ждешь кого-нибудь, Себастьян? — проворковала Амира.

— Тебе не выиграть эту игру, — резко произнес он. — Я не позволю тебе все уничтожить.

Ее лицо потемнело.

— Не позволишь? Разве твои желания что-нибудь значат? Значение имеет только воля Аллаха.

Гнев начинал выжигать его скорбь.

— Ты же знаешь, мне до смерти надоели все эти религиозные тирады, моя дорогая. Наверное, надо тебя пристрелить, чтобы ты смогла отправиться на свидание со своим богом.

Она пропустила его угрозу мимо ушей.

— Тут рядом со мной кое-кто хочет с тобой поговорить, Себастьян.

Он осторожно передвинулся на полшага вперед, а она отступила, чтобы ему было лучше видно. Крики и стоны внизу усиливались. На стены брызгала кровь, те из зараженных, которые трансформировались первыми, бросались на остальных и пожирали их. Перед Голем открылась чудовищная сцена, которая походила на ожившую картину Иеронима Босха, но Амира хотела показать ему не это.

К щели в стене приблизилась Анах, молодая женщина, которая, как знал Голь, приходилась двоюродной сестрой эль-Муджахиду. У нее был тот же мечтательный полубезумный взгляд, как и у Амиры, такая же серая кожа, испачканные кровью губы, а в руках она сжимала нечто настолько чудовищное, что Себастьяну пришлось зажать рот ладонью, чтобы его не вырвало.