– Узрите! Он уже здесь! – торжественно приглашал Иоанн Креститель, и на глазах у людей выступали слезы прозрения. Фигура Христа вдалеке, казалось, – окутана тайной. Облик его был неясен, глаза и губы только угадывались, что давало свободу воображению. Но Марину Васильевну не волновали «находки». Она хотела увидеть не символ, а человека-Иисуса в минуту, когда он явился к народу. Сама атмосфера Великого Чуда воздействовала заразительно…, а вот условность главного образа вызывала досаду.

В общей сложности женщина провела у картины два с половиной часа, а потом спустилась в фойе и купила брошюру о русских художниках. Статья, посвященная Иванову, показалась ей бестолковой, ибо молчанием обходила именно то, что больше всего волновало. Много слов было сказано о каком-то «художественном мировоззрении», а главная «роль» отводилось совсем не Иисусу, а нагому рабу, постигшему вдруг, что все люди «в боге» равны: этот образ, по мнению автора, «нес на себе груз социальной значимости». В таком упрощенном подходе было что-то обидное, точно искусствовед нисходил в своем опусе до примитивной толпы, которую живописец, наверное, даже не стал бы «писать». И Марине Васильевне вдруг пришло в голову посетить настоящее богослужение, чтобы «увидеть» Христа в его «доме». В храм пришла, как в музей, с расчетом взглянуть и уйти… Но застряла надолго, плывя в косячке чисто вымытых кротких старушек «под наблюдением» выпуклолобых апостолов, строго глядевших с иконостаса-президиума. Под сводами в ладанном дыму звенело и рокотало многоголосое пение. У края амвона, давая оперным жестом приложиться к кресту, в сверкающей длинной одежде возвышался сам батюшка – нежный упитанный ангел с бутафорской бородкою. Возле ног его, осеняясь размашистыми крестами, ползали старые грешницы. Марина Васильевна была околдована этим веками до совершенства отточенным действом так, что самой захотелось брякнуться в ноги юному батюшке и целовать его крест. Великим усилием воли одолев наваждение, – кинулась прочь, а потом, вспоминая благообразную рожицу попика, поражалась себе, как могла так поддаться, что забыла о цели прихода.

Расстроенная Марина Васильевна долго бродила по городу, а вечером заглянула к Ивану. Дверь была – настежь. Пахло спиртным. По «телику» передавали футбол, а сам Ковалев, развалившийся в кресле, храпел.

Вымыв посуду, приготовила чай, отключила брезгливо болтающий «ящик». Сама она телевизор «не знала», считала безнравственным демонстрировать людям спортивные игры, сверхмодные платья, далекие страны и вообще развлекать, ублажать, развращать, обещая красивую жизнь, когда в каждом мгновении уж затаился кошмар живодерни. Ее воля, она запретила бы эти вещания… разве что изредка позволяла народу послушать старинные песни, в которых живет неизбывная дума о горькой судьбе.

Растолкав, отпоив Ивана Васильевича свежезаваренным чаем, Марина Васильевна «как на духу» открыла ему свою боль.

– Ах, Маринка, Маринка! – запричитал Ковалев (она понимала, у человека болит голова, ему тошно, жалко себя) – Ах, Маринка, Маринка! – стонал он, качая остриженной головой. – Ну куда тебя занесло!? Лучше выкинь ты из башки эти мысли! Люди пока еще не рехнулись? Уж как-нибудь разберутся без нас… А то, давай съедемся? Ить вдвоем – веселее?

– Да пойми ты, не за себя я трясусь? – вразумляла Марина Васильевна. – Тошно смотреть, как живем в унизительном положении гусеницы, над которой уже занесли сапожище?

Оповдали в столовку? Ефть бутевбводы и кофе, – ласковый Марк Макарович суетился вокруг Пляноватого, который, жуя бутерброды, оттаивая, испытывая благодарные чувства и не умея их выразить, ощущал себя мятым и битым так, что сладкий напиток казался с привкусом крови. Это потом он почувствует боль в кровоточащих деснах, а сейчас с полным ртом – неуклюже благодарил: «Марк Макарович, что бы я без вас делал!»

– О фтем рефть?! – возмущался сосед. – Не выдумывайфте глупофтей! Мне офтень пвиятно, фто я ваф тут выруфчил!

– Бегаешь, понимаешь, весь день как футбольный мячик, – сокрушался Владимир Владимирович, – и никаких результатов!

– Не наговавивайфте на фебя. Профло лиф пол дня.

– Ну и что за пол дня я успел?

– Вы фделали половину огвомной ваботы.

– Вы уверены?

– Убевден! – А в остаффуюся пововину вы ее заверфыте.

Самому Пляноватому прожитая часть дня представлялась «схлопнувшимся» промежутком времени: просидел в общей сложности два часа совещаний, просмотрел кой-какие бумаги, набросал кой-какие реляции, дал возможность заказчику «выплакаться у себя на груди», ответил на несколько телефонных звонков, имеющих и не имеющих отношение к делу и все… Нет, еще – реферат… Если можно всерьез принимать нацарапанное в «кабинете» уборщицы, на площадке под лестницей и в туалете?!

– Фто ф вами?! – качал головой Марк Макарович. – На ваф лифца нет!

– Устал, – вздыхал Пляноватый. – Спину ломит безбожно!

– Ну, это не фамое фтрафное. Вофт, примифте таблетку – долвно полефтять.

– Я, действительно, переменился в лице? – запивая оставшимся кофе лекарство, спросил Пляноватый.

– Вы фтали на дефять лефт старфе.

– Простите, на девять или на десять?

– Не морофте мне голову!

– День был тяжелый и бестолковый…

– За день софтарилифь!?

– Старость, говорят, – грим усталости… – лепетал Пляноватый, чувствуя, что от таблетки ему в самом деле «легчает».

– Так фмойте ф фебя этот гвим! Он вам не к лицу! Пока молоды, – думаем: «То ль ефте будет!» А, софтарифшись, благодавим Пвовидение: «Фпафибо за фто уф, фто ефть!».

– «Провидение»!? Странно… Вы это – о чем?

– Ф конце-фто концоф, кто-фто долвен ве контроливовафть фитуацию, когда кавется, фсе лефтит к февтовой бабуфке!

– Это кто ж это должен?

– Жывнь так фрупка, фто в любую минуфту гофтова ифтезнуть… Однако же не ифтезает. Похоже, фто кто-фто об этом забофтится.

– Есть доказательства?

– Профто сообравения… Ефли взять для примера зачафтки нацизма, они появилифь давно, как угрова изничтовения, первоначально, отдельных народов, затем – человефчества в целом. Эфто неивбежное вло, подобное вуткой болевни. Овнако инфтинкт выживания овганизма земного сообщефтва дейфтвует чефтко. Нувен был иммунифтет – фто-то вроде привифки нацивмом ф офлабленной фовме. А, фтобы офлабифть – «сбифть фашивм ф ног», понадобився офобенно мощьный режим, пофтроенный по искуфтвенной временной фхеме, котовому предфтояло потом за ненадобнофтью рассосаться, как посттравматифческой опуфоли…