— Как же ты это сделал, Боб? — спросил я.

— Да я лег спать в штанах!

Однажды я стоял на помосте и красил потолок в баре Большого Западного отеля. Мне хотелось поскорей окончить работу. Почти весь день мне мешали работать — ребята в баре то подавали мне на помост кружки пива, то обращали мое внимание, что я будто бы кладу краску наизнанку. Я докрашивал последние доски, как вдруг…

— Прости, пожалуйста, что я тебя беспокою. Так уж выходит, что я всегда тебя беспокою, но есть тут одна женщина и девушки…

Я посмотрел вниз — едва ли не в первый раз я смотрел на него сверху вниз, — и там стоял Жираф, а на помосте лежала его перевернутая шляпа с двумя полукронами.

— Ладно, Боб, — сказал я и бросил полкроны.

В баре толпились стригальщики, и вскоре завязалась перепалка. Выяснилось, что эта «женщина и девушки», приехавшие из Сиднея к концу сезона стрижки и снявшие коттедж на окраине города, были пришлыми жрицами свободной любви. На этой неделе в их заведении произошла драка: на них наложили штраф, полиция сделала им предупреждение, а хозяин выгнал из дома.

— Это уж ты хватил через край, Жираф, — сказал один из стригальщиков. — Эти девки выудили у нас немало. Можешь не беспокоиться, денег у них уйма. Пусть убираются к… Провалиться мне на этом месте, если я дам хоть пенс!

— Им не на что купить билеты в Сидней, — сказал Жираф. — Вдобавок та, которая росточком поменьше, больна, а у двух других ребятишки в Сиднее.

— Да ты-то, такой-сякой, откуда знаешь?

— Одна из них пришла и все мне рассказала.

Все заржали.

— Слушай, Боб, — мягко сказал Билли Вудс, секретарь союза подсобных рабочих, — брось ты валять дурака! Над тобой весь город смеяться будет. Просто-напросто эти девицы взяли тебя в обработку. Должно быть, одна из них пришла к тебе, скулила и хныкала. Можешь о них не беспокоиться. Ты их не знаешь: им ничего не стоит пустить слезу. Мало еще ты имел дела с женщинами, Боб.

— Она не скулила и не хныкала, — возразил Жираф, перестав растягивать слова и гнусавить. — Она рассказала мне все это, глядя прямо в глаза.

— Что-то тут дело нечисто, Жираф? — сказал Фокусник. — Не иначе как ты туда наведывался. Ты меня удивляешь, Жираф.

— И прикидывается, дьявол, таким глупым и невинным! — проворчал Боген. — Нам все о тебе известно, Жираф.

— Послушай, Жираф, — сказал стригальщик Митчелл, — вот уж никогда бы я этого о тебе не подумал. Мы все считали тебя единственным девственником к западу от Дарлинга. Я был уверен, что ты высоконравственный молодой человек. Но не воображай, пожалуйста, что если тебя мучает совесть, то и все такие совестливые.

— У меня с ними никаких дел не было, — заявил Жираф, снова растягивая слова. — Я такими вещами не занимаюсь. А вот другие ребята занимаются, и, по-моему, им бы следовало помочь этим девушкам выпутаться из беды.

— Дрянные девки! — сказал Билли Вудс. — Ты их не знаешь, Боб. Брось ты о них беспокоиться — они этого не стоят. Спрячь деньги в карман! Они тебе еще пригодятся до следующей стрижки.

— Поставь лучше выпивку, Жираф, — посоветовал Фокусник.

Но, несмотря на его мягкосердечие, отговорить Жирафа от раз принятого решения было труднее, чем кого бы то ни было в Берке, если он считал свое решение «справедливым делом». У него была еще одна особенность — в иных случаях, например, если нужно было «сказать словечко» на митинге забастовщиков, он подтягивался, переставал гнусавить и, если можно так выразиться, подстегивал свою речь.

— Слушайте, ребята, — заговорил он, — об этих женщинах я ничего не знаю. Вероятно, они дурные женщины, но такими их сделали мужчины. Я знаю только одно: этих четырех женщин выгнали с квартиры, денег у них нет, и все женщины в Берке, и полиция, и закон — все против них. А хуже всего для них то, что они женщины. Не могут же они тащиться со своими узлами пешком в Сидней! Да будь у меня деньги, я бы не стал вас беспокоить. Я бы сам заплатил за проезд. Смотрите! — добавил он, понизив голос. — Вон они стоят, а одна из девушек плачет. Смотрите только, чтобы они вас не заметили.

Я потихоньку спрыгнул с помоста и тоже выглянул в окно.

Они стояли у изгороди на другой стороне улицы, ведущей к железнодорожной станции. Одна девушка облокотилась на верхнюю перекладину изгороди и закрыла лицо руками, другая пыталась ее утешить. Третья девушка и женщина стояли, повернувшись в нашу сторону. Женщина была красива, но у нее было ожесточенное лицо, таким его, видимо, сделала жизнь. У третьей девушки вид был вызывающий, и в то же время казалось, что она вот-вот расплачется. Она подошла к девушке, плакавшей у изгороди, и обняла ее за плечи. Женщина повернулась к нам спиной и стала смотреть вдаль, на выгон.