Здесь мы вводили еще одно понятие — Премодерн, то есть Средневековье, по сути.

Премодерн содержал в себе идею гуманизма — это традиция, которая еще требовала восхождения, которая молилась на развитие, которая осуществляла это развитие в рамках фундаментальных констант своего времени.

Контрмодерн ненавидит развитие, отрицает его. Воинственно отрицает. Он полностью лишен идей гуманизма и развития. В этом смысле ислам, как великая мировая религия, проникнут исламской идеей гуманизма, исламской идеей развития. И это позволяло исламу двигаться и путем Модерна, и иначе, но развиваться. Ислам, кстати, в начальные Средние века развивался гораздо более бурно, чем Запад. Очень серьезный вопрос, который надо обсуждать, — почему это развитие остановилось и кто был субъектом, остановившим это развитие. Потому что такой субъект должен находиться не только вовне, он должен быть и внутри. Как оно остановилось где-нибудь в XIV веке?

Так вот, ислам, как мировая религия, содержит в себе — и в эпоху Премодерна, и вообще — высокую идею гуманизма и развития. А Контрмодерн или исламизм — радикальный исламизм — не содержит в себе идею развития. Он воинствующе отрицает развитие. Как отрицает его и фашизм, то есть европейский контрмодерн. Как отрицают его другие ревнители архаики в самых разных странах мира. И это все — контрмодернистские движения.

В сущности, мы ввели три понятия: Модерн, Постмодерн и Контрмодерн. Скажут: «И что особенного? Ну, подумаешь, три понятия».

Понимаете, дело-то в том, что для того, чтобы доказать, что констант три, а не две и, тем более, не одна, нужно убить массу времени, сил. Нужно терпеливо работать. Нужно действовать по принципу «капля точит камень». Нужно накапливать факты. Нужно становиться специалистами. И введение в аналитическую картину, в мировоззренческую картину вот этого элемента «контрмодерн», предложение людям вообще системы координат, в которых есть эти проекты, — огромное дело. Это огромная идеологическая работа.

Но мы же сказали больше. Мы сказали, что Постмодерн и Контрмодерн работают вместе. И мы это доказали: от игр господина Бжезинского и более ранних времен, когда тоже велись игры другими господами, до событий в Ливии — до апофеоза, когда просто рука об руку идут «Аль-Каида» и НАТО. Уже после событий 11 сентября 2001 года, уже теперь, сейчас, — вот идут они рука об руку. И все тут.

Значит, есть эта связь Постмодерна и Контрмодерна. Есть желание создать сердцевинку, в которой все будут жить по негуманистическому принципу потребления, и периферию, на которой потребление будет сжато и все будут жить по принципам мракобесия, лишенным тех великих идеалов гуманизма и развития, которые существуют во всех мировых религиях. Существовали до того, как возник этот самый Контрмодерн, сконструированный все в тех же западных лабораториях.

Это новая модель. Модель мира, которая уже не только экономически состоит из ядра и периферии. И она очень четко совпадает с моделью периферийного капитализма. Просто ясно, что в ядре и что на периферии.

Модель периферийного капитализма принадлежит не только нам — это мировое достояние. И в этом ее ценность для нас. Потому что я делаю все возможное для того, чтобы уйти от новодела, от разработок, которые бы принадлежали только «Экспериментальному творческому центру» или лично Сергею Кургиняну. Чтобы показать, как это все существует в мировой культуре, в мировой мысли, в мировом контексте. Потому что только в этом случае аналитика имеет и глобальное, и общенациональное значение.

Так мы эту аналитику осуществили. Вот мы взяли ее и осуществили. Мы можем еще обсудить ее с членами «Сути времени» и обществом более детально, спокойно, развернуто, доказательно. Но мы это уже сделали во многих книгах. И мы это обсудили в нашем курсе передач «Суть времени».

Что из этой аналитики следует, что является следующей фазой после нее?

А то, что если есть Модерн — и есть Постмодерн и Контрмодерн (и они заодно), то можно только, и я говорил это в предыдущей передаче, вести арьергардные бои на территории Модерна, то есть классического консерватизма, классической консервативной республиканской формулы. На той территории, на которой воюют господа Буш, Берлускони. И это, в сущности, и есть консервативная модернизация — в вариантах, которые предлагает наша власть.

Либо вести бои на этой скукоживающейся, схлопывающейся территории Модерна, особо неорганичной для России — и именно для России, у которой нет для этого возможностей Вьетнама, Китая, Индии, нет огромных масс традиционного общества, нет много другого. Либо здесь вести бои, либо — что?

Постмодерн — это ад.

Контрмодерн — это гетто.

Золотой ад плюс черное гетто — это не наш путь и не наша формула, и нам в этой формуле вообще нет места… Так где же мы? После того, как беспощадно проведена аналитика и показано, что вот она, система координат, вот они, существующие места, и других мест нет, мы спрашиваем: где мы?

И вот здесь начинается разговор о Четвертом проекте, о Сверхмодерне.

Если этот проект делать заново — все, кранты… Это на столетия работы… Проект — это же не какая-нибудь утопия, которую ваш покорный слуга может изложить, и на этом все кончится. Это же нечто, опирающееся на огромные культурные завоевания, на целые пласты жизни.

И мы доказываем, что опора всему этому — в великой русской традиции развития. Не в традиции вообще, а в традиции развития — развития не по прописям Модерна. Что это есть исключительность России. Это есть ее уникальность в мире. И что эта уникальность определяется не текстом одной утопии, а сотнями кинофильмов, тысячами великих книг, огромной культурной почвой, гигантским опытом, индустриальным и доиндустриальным, самым разным опытом строительства державы, опытом регуляции общественной жизни — все это есть! И все это, конечно, в огромной степени материализовано в наиболее концентрированном виде в советском опыте, который нельзя отрицать. Но и этот опыт был недостаточно отодвинут от Модерна, он недостаточно еще выявил свою сверхмодернистскую суть.