В своих «романах» Лулу был крайне неразборчив. Он мог отказаться от свидания с красивой, влюбившейся в него до готовности покончить с собой гимназисткой и провести ночь с пожилой горничной отеля, если видел возможность «призанять» у нее немного денег…

Своего шефа, парикмахера Заримбу, бывший сублокотенент армии его величества полюбил как родного… Лулу ему как-то рассказал, что у него нет никого. Шеф ответил: «И я тоже одинок!» — Лулу это тронуло до слез. Вскоре Заримба вручил ему две тысячи лей и велел прилично одеться. Конечно, не по дружбе, а для того, чтобы, подчиненный мог посещать интересующие Заримбу места. Но, как и следовало ожидать, Лулу проигрался. При встречах с парикмахером жаловался, что портной задерживает костюм, и тут же, между прочим, просил в долг немного денег. Заримба улыбался. Он прекрасно понимал, куда этот рослый красавец с каштановыми кудрями мог тратить деньги… Как-то Заримба сказал:

— Вы просите помочь — пожалуйста. Только я не люблю, когда мне говорят неправду…

Лулу насторожился, хотел было обидеться — «слово чести офицера!» — но, встретив хитрый, проницательный взгляд шефа, рассмеялся. А Заримба знал, что расход этот еще окупит себя…

С тех пор Лулу Митреску считал горбатого парикмахера самым добрым человеком. И когда один из легионеров, познакомивший его с Заримбой, спросил невзначай, доволен ли он шефом, Лулу ответил:

— Он мне как родной… Слово чести офицера! Как-то недавно видел его на панихиде в соборе. Шеф стоял перед образом спасителя… Не поверишь, при свете лампады и свечей он был как две капли Христос! Честь офицера!.. А то, что он малость горбатый, так он мне даже кажется великомучеником. Ей-богу, не вру… — Легионер одобрительно кивнул головой и, усмехнувшись, похлопал его по плечу.

Лулу Митреску недаром видел в парикмахере своего спасителя. Если Лулу, уезжая с поручениями «Гвардии», на дорогу должен был получить две тысячи лей, Заримба выдавал всего полторы, а потом, когда Лулу возвращался без копейки и обращался к «благодетелю», тот давал остальные, но с таким видом, будто делал великое одолжение… И Лулу славил своего шефа до небес…

Но вот однажды, вернувшись в столицу и получив у шефа деньги, Лулу вскоре снова остался без гроша. Не в первый раз выручила давняя знакомая, конопатая девица, продававшая лимонад у Северного вокзала. Но даже позавтракать с вином и оставить на чай официанту, как он обычно делал, Лулу не мог. А тут, как на грех, знакомый официант рассказал, что в кабачок на шоссе Жиану, где он теперь работает, зачастили денежные ребята.

— Сосунки дуют каждую ночь… Шпана их обыгрывает… А денег у них «лимон»! [41]

Это сообщение взбудоражило Лулу. Сегодня он собирался навестить Мими, у которой не был ни разу с тех пор, как она перешла в отель «Атене Палас». Накануне по телефону Мими грозилась, что найдет себе более постоянного друга… Лулу остановился в раздумье. Собственно говоря, часам к десяти вечера он разделается с папенькиными сыночками, а потом — к Мими. «Хоть раз прийти к ней при деньгах!» — подумал он… Да, но для начала игры надо иметь хоть немного деньжат, а в кармане ветер… Надо где-то перехватить!…

Когда хромая горничная вызвала своего хозяина специальным звонком и сообщила, что в прихожей — господин Митреску, парикмахер несколько раз обвел кончиком языка свои тонкие губы, но велел пригласить гостя. Заримба понимал, что только крайне важное дело могло привести групповода к нему домой. В этом он был уверен, ибо для обычных встреч у них имелось специальное место. Но, здороваясь с Лулу, Заримба почувствовал, что от него пахнет вином, и заподозрил, что легионер Митреску явился к нему домой в столь трудное для нации время без всякой на то серьезной причины… Тем не менее шеф улыбнулся и пригласил Лулу пройти за ним.

Они спустились по узкой застланной мягкой дорожкой лестнице в подвал. В небольшой убранной коврами комнате Заримба указал гостю на кресло и сказал, что оставит его здесь на несколько минут… Однако Лулу перебил шефа, сказав, что пришел по делу и задерживаться не намерен…

Заримба удивленно поднял брови.

— Есть что-нибудь срочное?

Лулу рассмеялся и, зажмурив глаза, отрицательно качнул головой.

С лица Гицэ Заримбы исчезла улыбка. Лулу этого не видел. Решившись, наконец, сказать, Лулу открыл глаза и вдруг увидел, как по ту сторону двери мелькнул горб шефа. Дверь хлопнула. Лулу вскочил, но решив, что шеф скоро вернется, закурил и снова опустился в кресло.

На нижней полочке столика, возле которого он сел, лежала аккуратная стопка журналов «Реалитатя иллюстратэ» [42] . Лулу взял первый попавшийся номер, закинул ногу на ногу и стал рассматривать картинки.

Илья проснулся раньше, чем зазвенел помятый будильник. Протянув руку, он задвинул кривую жестяную задвижку предохранителя, чтобы трезвон не разбудил еще спавших жильцов пансиона, а через двадцать минут уже шел по Вэкэрешть. Он любил столицу в эти ранние утренние часы. Дворники подметали улицы, магазины были закрыты, трамваи еще не гремели: было тихо, малолюдно. Лишь иногда, когда к калиткам палисадников подходил обросший щетиной человек в старой офицерской фуражке со сломанные козырьком, тишина нарушалась звоном колокольчика. Это был мусорщик. За ним следовала двуколка на высоких колесах с большим ящиком. Дворники, прислуга или сами жильцы выносили мусор.

В этот ранний час из ворот и подъездов невзрачных домов, будто поднятые по тревоге, выбегали одинокие люди; в кепках или старых помятых шляпах, с жесткими от мозолей руками и заспанными еще лицами, они на ходу закуривали. Это были те, кто редко высыпались на своих продырявленных матрацах, дощатых нарах или коротких сундуках, удлиненных приставленными табуретами; они чуть свет спешили туда, где отдавали свои силы, опыт, здоровье…

Позднее на улицах появлялись олтяне-торговцы; их протяжные выкрики словно раскалывали утреннюю тишину. Они предлагали зелень, фрукты, яйца, молоко. Город просыпался. То тут, то там поднимались жалюзи, отодвигались занавеси — иногда узорные тюлевые, иногда дорогие плюшевые, а большей частью из полотна с дешевыми кружевами или просто из марли.