Когда он вновь проснулся, было совсем темно и дождь прекратился. Поезд стоял. Илья побежал к платформе, где находился электрик. Тихо приоткрыв дверцу машины, он достал банку и с наслаждением большими глотками стал пить вкусную холодную воду. Электрик храпел вовсю. Вдали, на стрелках, мелькали огоньки фонарей. Красные, зеленые, белые — они как бы перемигивались друг с другом. Возвращаясь к своей платформе, Илья заметил огонек папиросы в одной из кабин. Илиеску не спал. Пристроившись на краю сидения и опустив ноги на подножку кабины, он курил. Когда Томов взобрался на платформу, Илиеску спросил:

— Куда это вы так помчались?

— Брынза, будь она неладна… Где это мы сейчас?

— Должно быть, Салигни. Темно — не разберешь.

— А где это?

— На полпути между Меджедией и Черна-Вода…

— Ого! Неужели мы столько отмахали? — весело проговорил Илья.

С моря куда-то в глубь страны спешили густые, перегонявшие друг друга облака. Иногда на мгновение показывалась луна. Тишину нарушало лишь кваканье лягушек. Томову показалось, что Илиеску тоже вслушивается в их перекличку.

— Как их только едят французы?

— Кого?

— Да лягушек.

— Разве их едят?

— Как же!

— К чему только человек не привыкает! — произнес Илиеску; казалось, он не Томову отвечает, а своим мыслям.

— А прохладно… Или оттого, что море недалеко? — сказал Томов, застегивая куртку.

— И море близко, и осень не за горами, — неохотно ответил Илиеску.

Но у Томова было хорошее настроение, ему хотелось поговорить.

— Да, время летит. Только недавно был первый жаркий день, а вот уже сентябрь… У нас в Бессарабии уборка урожая закончена, скоро вино будет новое и пойдут свадьбы! А потом, как малость похолодает, режут баранов. Мясо долго, долго варят, и кладут в котел много красного перца, турецкого, а затем остужают… Получается вроде зельца. Каварма называется — объедение! Возьмешь в рот — все горит… Ее любят у нас особенно болгары и гагаузы. Каварму запивают кислым вином — хорошая штука!.. А позже, поближе к рождеству, господа начинают колоть кабанов. Люблю свиное ухо, хотя только раз в жизни пробовал! — Илья осекся и покраснел. «Что это я разболтался? — подумал он. — Ему это, наверное, вовсе не интересно».

В темноте вспыхнул огонек сигареты.

— Теперь я вижу, что вы любитель поесть, — улыбнулся Илиеску. — Как это говорится: «Кто в бога верит, а я в пищу!»…

— Да, — сознался Илья. — Люблю поесть! Но вот, черт побери, не приходится баловаться…

На соседний путь прибыл встречный, тоже товарный, поезд.

— Это мы из-за него, наверное, стояли, — заметил Илиеску. — Если не пойдет какой-нибудь пассажирский — нас могут пустить.

Когда состав остановился, из какого-то вагона, совсем рядом, донесся приятный мальчишеский голос:

Томов сказал:

— Неплохо поет. Наверное, лифтером работал…

— Возможно. Народ у нас музыкальный — все любят петь. Но поют больше всего грустные песни. Тяжело живется…

Раздался продолжительный свисток. Паровоз сильно рванул, и, будто кто-то ударил по клавишам рояля, с головы до хвоста состава пронесся перезвон буферных тарелок. Где-то вдали откликнулось эхо. Поскрипывая, состав медленно тронулся.

У невзрачного вокзального домишки, с фонарем в руке провожая поезд, стоял дежурный…

На слабо освещенном перроне Илья заметил вывеску.

— Вы были правы, господин Захария. Мы стояли на станции Салигни.

Наконец-то Лулу Митреску убедился, что бывший легионер Гылэ и дочь полицейского комиссара вошли в кинотеатр «Скала». Довольный, он тут же побежал за угол, где за рулем легковой автомашины в надвинутой на лоб широкополой шляпе сидел член «Тайного совета» Думитреску. Лулу влез в машину, устроился на заднем сидении и шепотом доложил:

— Аллес ин орднунг! [46] Вошли в кино…

Думитреску поднял воротник макинтоша, кивнул головой.

Лулу прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы. Спешить было некуда, и он достал пачку сигарет. Ему хотелось поговорить с Думитреску. Немало легионеров, наверное, отдали бы жизнь, чтобы только посмотреть на знаменитого Думитреску, прославившегося убийством премьер-министра Дука. А Лулу сидит с ним в одной машине!

Думитреску молчал. Но как только сзади вспыхнула спичка, он сказал сквозь зубы:

— Картина может девице не понравиться, и они выйдут раньше, чем закончится сеанс… Об этом ты не подумал?

Лулу не стал возражать, покорно вылез из машины и пошел к выходу из кинотеатра.

Стемнело. Лулу постоял, посмотрел на часы: двадцать пять минут десятого… Всего четверть часа как начался сеанс. Он стал ходить взад и вперед по другой стороне улицы, непрерывно наблюдая за выходом. Прошло полтора часа. Из кинотеатра повалил народ. Лулу всматривался, вытягивая шею. Когда же появится интересующая его пара? Он вдруг испугался при мысли, что будет, если они пройдут незамеченными?! У него все внутри похолодело. И Лулу продолжал напряженно вглядываться в толпу. Но вот он заметил Гылэ. От сердца отлегло. И вдруг его бросило в жар: Венеты не было. Как же быть? Подойти к Гылэ и спросить, где дочь «индюка», или проследить за ним? Может быть, ей в самом деле не понравилась картина, и она ушла домой? Но почему же Гылэ остался? Хотя нет. Он не уходит… Стоит у края тротуара… — рассуждал Лулу, не спуская с него глаз. Когда публика рассеялась, Лулу увидел и Венету, стоявшую с двумя девушками. Они о чем-то весело болтали. Потом все трое подошли к Гылэ. «Наверное, Венета их знакомит», — заключил Лулу. А вдруг они все вместе пойдут домой? Вот будет номер! Этого ни он, ни Думитреску не предвидели. Но вот, кажется, они прощаются. Да, девушки уже спешат к трамвайной остановке. Лулу облегченно вздохнул, поправил галстук, шляпу и направился к парочке. Гылэ был неприятно поражен появлением групповода, он нервничал и все время поправлял очки. Все же он представил Лулу как старого своего приятеля… Лулу снял шляпу и, нежно поцеловав руку девушки, попросил разрешения отозвать на минуту ее спутника.