Что правда, то правда. И комментировать нечего.

женская инфляция сильно портит нравы, а это мне невыгодно. Мужчины очень уж борзеют. Таким наглым, пуленепробиваемым самообожанием наливаются, что блевать

Ощущение своей ценности – это загадка: откуда берётся? Его дают? даруют? зарабатывают? Женщины же могут поверить во что угодно. Скажешь им: вы идиотки, ступайте на чёрную работу – пойдут, скажешь: вы есть воплощение Вечной женственности – станут воплощать Вечную женственность. Что нужно-то? Скажите только.

Я помню это ощущение шестидесятых годов, что родился новый сияющий мир, где все молоды – и помню, как этот мир умирал, гнил и вонял и как молодые люди этого мира за пять лет превращались в развалин. Да буквально так! Ух!

Только что жил-был мальчик, чистенький и трезвый, и через пару лет встречаешь его – а он алкоголик, разведённый, подшитый, пишет дневник, ненавидит весь мир. Когда успел? Чух! Ветер свистит в ушках!

Из исторического времени всегда можно выйти. Надо только написать заявление по форме.

– Женщины всегда и везде тайком попивали. Не только в России.

– Ну правильно, тирлим-бом-бом. Всю эту петрушку – и без наркоза?!

Это тема. Надо будет потом где-нибудь развить.

женщина влюблена в чёрта, потому что чёрт никогда не является женщине в своём натуральном классическом виде, то есть с копытцами, рожками и бурым хвостом датского дога. Он всегда предстаёт в какой-нибудь роскошной личине, пусть и аляповатой, но намалёванной по высокому и блистательному шаблону. Поправка к закону Гоголя гласила бы: «Женщина влюблена в Люцифера», и притом в молодого Люцифера, когда он, гордый, страдающий и одинокий, упал с неба на землю. Красота, одиночество, гордость и страдание – вот составные части романтического супа

В том и беда, что мы вечно в кого-нибудь влюблены – то в Бога, то в чёрта, то в соседа-подлеца, то в самих себя. Но что будет, когда мы протрезвимся от вечной влюблённости? Что мы увидим?

Дания – тюрьма, весь мир – тюрьма, но и миро-здание тоже тюрьма. Правящие миром просто копируют своего создателя!

На многие речи Розы я не знала бы, что отвечать. А меня же за неё и притянут. Ничего, ладно, отшучусь как-нибудь.

так и должно было быть в испорченном мире, где погибало всё прекрасное, потому что прекрасное было случайностью, а гибель – законом, но ведь единственное, что позволено человеку, – это личное отношение ко всему на свете, позволено до поры, пока он это своё личное хранит в душе и не трезвонит

А я и растрезвонила – и всё из-за своей ужасной прямолинейности.

Они ненавидели свою работу, тупо и внезапно напивались, рьяно разводили огонь бессмысленных свар, и партия, обречённо зависшая унылой храминой над этой толщей судорожно корчащейся мелкой живности, была такой же торжественной бесполезностью, как раньше церковь

Торжественная бесполезность иже полезна, и Октябрь мой прав: всё было нужно, только мы не знаем, зачем.

но движения точек складываются в узор: человек его видеть не может, как не может понять нить, куда её прикрепляют и кому служит всё полотно. Но человек удавится скорее, чем признает себя нитью и точкой, ему подавай полноценное отдельное значение, а где ж его взять-то, милый? Что думаешь, добрый Бог припас для нас шесть миллиардов значений? Иные и готовы быть камушком – но только непременно Великой стены, тонкой струйкой – но парадного царского фонтана. Можно подумать, вас кто-то спросит. Возьмут и отправят копошиться в углу Вселенной, на остатках времён, ползать по честно заработанной предками дегенерации. Могут и вообще назначить червяком-опарышем – прилежно подъедать труп чьей-нибудь национальной истории.

Придётся быть противным и отвратительным, и сносить презрение тех, кто назначен быть светлыми лучами, дивными звуками и чудными красками. И напрасно молил бы призванный быть червяком, чтоб его вдруг назначили

С их стороны было бы мило, если бы они хотя бы в двух словах объясняли назначение. Потому что путаница.

Кто там идёт? Кто идёт? Тот, кто знает, что делать. У него в руках коробочка гвоздей. Будет ли он спать на них, распнёт ли кого или повесит на стену портрет любимого революционера – важно только то, что эти гвозди у него есть. А у вас их нет. А были. А выдавали

У меня ещё есть. С восьмидесятых годов запасла несколько штук.

Знает луна и охотно струит в мир серебристую ленту снятого ею бесконечно печального фильма о том, что веками приходится ей наблюдать по ночам, но никто не умеет смотреть лунные ленты, было когда-то два-три немецких безумца, да отцвели уж давно голубые цветы.

Мои насмешки над романтизмом выдают скрытую страстную к нему привязанность и довольно неуклюжие попытки преодоления её.