Но старик никак не мог ответить, спросил Мансура по-узбекски. Разборчиво прозвучало в его вопросе имя: Искандер Зюлькарнайн, — гости такого не знали, и Мансур перевел:

— Александр Македонский.

— А-а! — сказал кривоносый.

— Куда шел? — спросил толстяк.

Старик посмотрел на Мансура.

— В Индию, — сказал Мансур.

— А-а!

И тогда старик продолжал:

— У него было много раненых, еще больше больных… Все устали… В наших горах его люди нашли смолу, а в садах яблоки… Смола была черная, как кровь дракона, а яблоки вот такие… золотые и красные… Ешь, держи… Да-а… Стали мазать раны смолой и есть яблоки… Тогда вдруг — что такое? В два дня… в три дня… в пять дней встали на ноги! И раненые, и больные… и тот, кто устал… Не веришь?

Он взял второе яблоко и покрутил в пальцах, как только что крутил его молодой гость. А тот заспорил:

— Это смола целебная! Про смолу я слыхал!

— Кто говорит — смола, — возразил старик, — кто — яблоки. Ешь. Ноги целые станут. Танцевать пойдешь.

Молодой разгрыз яблоко, а добрый толстяк вздохнул:

— Не довезете вы свои яблочки. Уж послали бы кого порезвее…

Адыл впервые вмешался:

— Молодые воюют.

— Мы поехали, — словно извиняясь, прибавил Мансур.

— Он хромой, — с улыбкой объяснил старик, — он слепой, а я старый.

— Хромой, слепой и старый, — повторил молодой, догрызая яблоко. — Компания!

Старик показал на Адыла уважительно и серьезно:

— Наш яблочный мастер. Сажать умеет, смотреть умеет, собирать умеет. Упаковку делать в дальнюю дорогу… А что хромой, это не мешает… Паровоз везет.

— Только паровоза нет, — вставил кривоносый, рубя ножом сахар на ладони.

А старик теперь сказал о Мансуре:

— Он слепой, но грамотный. По-русски пишет…

— Да никто не слышит, — усмехнулся кривоносый, справившись с сахаром и ссыпая его на «стол».

— Думали, легко будет, — сказал Мансур.

— До Москвы добраться? — непритворно удивился толстяк.

— Через всю страну на войну? — прибавил молодой, сдвигая брови, нависавшие над его глазами клочками черного меха, прямо как от дохи, в которую он зябко кутался.

Кривоносый подытожил резко:

— Стоят поезда. А то и назад бегут.

— Временные неприятности, — согласился старик.

Молодой вскрикнул, как ударил:

— Паника в Москве!

— Э! — перебил старик. — Как женщина говоришь.

Он хотел подлить чаю старшему, но тот перевернул пиалу и, поставив так, перевернутую, на «стол», повторил:

— Не довезете…

— Что в Москву довезем — не знаю, — пожаловался старик шепотом. — Одни слезы…

Молодой опять хохотнул:

— Москва слезам не верит.

А кривоносый бросил сахар в рот, твердо хрустнул им и сказал, глотнув чай, как водку, залпом:

— Надо им помочь, без нас погибнут.

— Обещали, — подхватил Мансур и закланялся всем гостям по очереди. — Спасибо! Очень приятно!

Но старик остановил его, бросил слово по-узбекски. Глаза у старшего сразу стали настороженными, застыли, напряглись.

— Что ты ему сказал?

— Сказал — еще не поехали. Поедем — тогда будет спасибо.

— Поедем вместе, папаша. Если сговоримся.

— Что вам надо? — спросил старик.

Гости нравились ему все меньше. А молодой обрадовался прямому вопросу, похвалил:

— Толковый дед.

— Вагон надо, — сказал кривоносый. — Один вагон. Разговор пошел деловой.

— Что повезете?

— Какая вам разница? — рассердился кривоносый, не любивший, как видно, лишнего интереса.

— Хлеб-соль, — ответил без обиняков старший.

— Куда повезете?

— Туда, где их нет.

— Продавать? — еще не верил Мансур.

— А как же! Не дарить.

Мансур поднялся, осмотрел всех остолбенело.

— Извините! — сказал он грозно.

И Адыл поднялся и закричал на Мансура по-узбекски:

— Ты кого привел? Спекулянтов!

Слово «спекулянт» по-узбекски звучит тоже «спекулянт». Вполне понятно без перевода. И молодой помахал приподнятым костылем, пригрозил:

— Тихо, тихо!

— Уходи! — сказал ему Мансур. — Ты — уходи! Ты — уходи! Все — уходи! Пожалуйста!

От волнения он, такой грамотный, сбился с правильной речи.

Потянулась тишина, если не считать нарастающего взвизгивания метели. Молодой рывком поднялся, оперся на костыли, сказал с усмешкой:

— Своего счастья не понимаете. Мы вам — паровоз, а вы нам — вагон.