Видя, что Дима окончательно растерялся, она прильнула к его груди. Он чувствовал ее губы, а, главное, язык, который выделывал что-то неописуемое. Потом Ира медленно опустилась на колени, при этом лицо ее ползло все ниже и ниже… Дима никогда не участвовал ни в чем подобном. Чтоб таким занималась целомудренная и правильная Валя, было даже невозможно представить!..

Наконец Ире, то ли надоело, то ли она устала, но поднявшись с колен, она присела рядом.

– Ты не думай ни о чем, – сказала она, – это мои проблемы, и мне их решать.

– Я и не думаю. Мне просто хорошо. А проблемы будем решать вместе.

– Зачем тебе это? – Ира вздохнула, – у тебя своих хватает. Я ж не за тем пришла. Я просто соскучилась по ласке, по хорошему доброму мужчине и все.

– Ты останешься здесь, – твердо сказал Дима, хотя минуту назад даже не думал об этом.

– С чего бы это? У меня есть свой дом, и я не собираюсь убегать оттуда. Подумаешь, муженек решил повыпендриваться. Не волнуйся, я поставлю его на место.

– Я не волнуюсь, но ты останешься здесь, – в нем уже говорило не столько желание действительно оставить ее, сколько упрямство самца, которому не хотят подчиняться. Если б она вдруг сказала: «да, я останусь с тобой навсегда», он бы, наверное, растерялся еще больше и не обрадовался такому решению.

– Что-то зябко, – Ира передернула плечами, – я оденусь.

Дима подумал, что, скорее всего, она не замерзла, а просто возникшая тема не слишком располагала к обнаженной натуре.

Через десять минут они уже чинно сидели на кухне и беседовали, как старые друзья. Беседовали о жизни, об Олеге, о Вале; тут Дима вспомнил, что за сегодняшний день выпил всего лишь чашку чая, и они вместе приготовили ужин. Потом сели за стол, как настоящая семейная пара. Диме усмехнулся, и Ира заметила это.

– Чего смеешься? Мы похожи на чету в преддверии серебряной свадьбы, да? Ты сейчас пойдешь смотреть телевизор, а я буду мыть посуду, так? Ты над этим смеешься?

– Да нет… – Диме стало неприятно, что она так точно угадала его мысли.

– Вот, именно поэтому я и не буду у тебя жить. Я могу переночевать, и одну ночь, и две, но жить не буду. Так нам обоим будет лучше, согласен?

– Согласен, – ответил Дима, не задумываясь.

– Ну вот, и закрыли вопрос, – она вздохнула. (Дима не понял, то ли с сожалением, то ли с облегчением), – а теперь я поеду домой.

– Почему?

– Потому что нельзя показывать этому ублюдку, будто я боюсь его. Вы ж все, мужики, нападаете на тех, кто вас боится. Как собаки. А мы, как кошки. Мы можем блудить, где угодно, но за свой дом бьемся до конца, – она встала, – посуду помыть?

– Я сам помою.

Услышав в голосе обиду, Ира подошла и обняла Диму.

– Не сердись. Я уже готовлюсь – завожусь потихоньку, так что не обращай внимания. Мне было очень хорошо. Я приду еще… может, завтра или… короче, как получится.

– Ты точно не хочешь, чтоб я пошел с тобой? – он снова усадил Иру к себе на колени.

– С большим черным пистолетом? – она засмеялась, – нет, не хочу. Но если потребуется помощь, я позвоню. Попробуй, только не спаси меня!.. – она погрозила пальцем.

– Спасу, ты же знаешь.

– Откуда мне это знать? – высвободившись, Ира направилась в коридор.

Только выйдя следом, Дима заметил, что уже стемнело, и на улице вспыхнули фонари, а на небе звезды. Они стояли на крыльце, целуясь самозабвенно, как школьники, не пробовавшие других вариантов близости.

– Может, все-таки останешься? – спросил Дима.

– Не сегодня. Сегодня мне обязательно надо появиться дома, – она последний раз чмокнула его в щеку, и заспешила по дорожке, шурша опавшей листвой.

Через минуту ее силуэт растворился в темноте, и Дима услышал, как хлопнула калитка. Он остался один, вдыхая свежий ночной воздух. В дом возвращаться не хотелось. Он сел на скамейку и задумался, что это было? Что должно последовать дальше, и может ли оно повлиять на его жизнь?

На улице становилось холодно и в дом все-таки пришлось вернуться. Если вне его все казалось свободным и спокойным, то при свете люстр, открытые в темноту окна выглядели, если не зловеще, то, по крайней мере, вызывали чувство тревоги и незащищенности. Он быстро стал закрывать их, пока вновь не оказался в окружении блестящих стекол, прочных стен и массивных ободранных дверей. Вновь пространство наполнилось тишиной, и медленно стала возвращаться атмосфера дома, которую Дима не ощущал как запах – просто исчезла прелесть неожиданно возникшей женщины и свежего осеннего сада.

Часы показывали десять. Он помыл посуду, убрал в холодильник остатки ужина и, в раздумье, остановился. Больше делать было нечего. Зайдя в комнату, робко, словно стесняясь самого себя, наклонился к подушке, пахнувшей ею. Не духами, а, именно, ею, и этот запах был гораздо притягательнее любой парфюмерии. Дима разделся и лег, обхватив подушку руками. Он пытался вновь представить то, что происходило здесь час назад, но картинка не складывалась, остался только чарующий аромат и какое-то всеобъемлющее воспоминание, не делящееся на слуховое и зрительное. Это была новая аура, повисшая конкретно над его постелью.