Тоби несколько секунд неподвижно сидел перед инструментом. Фалды его фрака свешивались почти до земли, руки замерли над клавиатурой. Потом его пальцы вдруг разом распрямились, как лапы двух испуганных пауков, хотя выражение лица осталось непроницаемым. Он заиграл. Глаза Тоби были полузакрыты, губы плотно сжаты, нога уверенно нажимала на педаль. Он акцентировал каждую ноту, и такими же нотами для него были паузы — они звучали беззвучно, а музыкант в эти мгновения нажимал невидимые клавиши, подняв руки над клавиатурой, словно играл на октаву ниже предела человеческого слуха. При смене темпа на его лице появлялась загадочная улыбка. В течение последнего месяца он репетировал, включив запись шумов в зале: всех этих покашливаний и сморканий, которые не могут подавить во время концерта ни почтение, ни скука. Он заказал кассету с такими шумами по каталогу фирмы, поставляющей звуковые эффекты для киностудий. С их помощью Тоби боролся со страхом перед зрительным залом и, судя по звучавшим сейчас тонким трелям и каскадам отрывистых шестнадцатых, которые виделись мне бело-голубыми искрами, полностью победил этот страх.

Раздались аплодисменты. Тоби встал и, держась одной рукой за пианино, трижды поклонился публике. Потом он подошел ко мне.

— Отлично получилось, — сказал я.

— Это не у меня получилось, — ответил Тоби, улыбаясь. — Это тот русский композитор воскрес из мертвых.

Было видно, как он устал. Кто-то поспешил взять его за руку и увести.

Следующими выступали Дик и Кэл Сондерсы. Они уселись на табуретки и выразили готовность ответить на вопросы, касающиеся их модели горения спирта. Однако, похоже, сути их открытия не понимал никто, кроме одного математика из Массачусетского технологического института, стоявшего со стаканом хереса в конце зала. После того как он задал пару вопросов и получил ответы, повисла пауза. Тогда братья объявили, что готовы ответить на любой вопрос по математике. Поднял руку мистер Фенмор. Он спросил, сколько будет ноль умножить на полтора миллиарда.

— Поздравляю вас, вы задали самый глупый вопрос во всей истории арифметики, — ответил Дик. — Умножение на ноль всегда дает ноль.

Гиллман, сидевший в сторонке, неодобрительно покачал головой.

Тогда поднял руку мой отец. Вероятно, мигрень все еще не отпускала его, но он тем не менее решил задать вопрос:

— Назовите корень квадратный из числа «пи».

Братья переглянулись, а затем Дик спросил:

— Сколько чисел после запятой вы хотели бы услышать, сэр?

— Ну, допустим, двадцать пять, — ответил отец.

Братья продекламировали в унисон:

— 1,772 453 102 341 497 779 128 0875.

Отец извлек калькулятор, потыкал в него пальцем и сказал:

— Превосходно!

Последовало еще несколько вопросов, и братья вернулись на свои места в зале.

Затем вышел Оуэн. Его спрашивали о том, на какие числа будет приходиться в разные годы День благодарения, на какие дни недели выпадет Рождество или Новый год и тому подобное. Гиллман проверял ответы по вечному календарю.

Выступили и несколько человек из тех, кто не жил постоянно в институте, а бывал здесь наездами: девятилетняя скрипачка, мужчина, работавший над проблемой искусственного интеллекта, и женщина, свободно говорившая на тридцати языках (она переводила фразы с одного из них на другой по просьбе публики). Мой выход был последним, и мне хотелось верить, что это не случайно.

— Следующий — наш гость Натан Нельсон, — объявил Гиллман. — Он обладает совершенно необыкновенной памятью, которая развилась после крайне тяжелой, почти фатальной аварии. Скажу вам больше: Натан пережил клиническую смерть и воскрес. После этого обнаружилось, что его мозг развил свойство синестезии — способность смешивать показания всех органов чувств. Синестезия позволяет ему легко запоминать огромные массивы информации. В последнее время он обратился к истории и поэзии. Давайте поаплодируем Натану!

Собравшиеся захлопали. Я вышел вперед. Прямо передо мной сидели мои родители, и в памяти снова всплыл день злосчастной викторины: Дариус, рассматривающий каталожные карточки, и мои отец и мать, сияющие улыбками победителей. Кем бы я тогда ни оказался — гением или посредственностью, родители все равно бы посчитали, что всему причиной именно они, а я только создание их рук или сочетание их генов. Теперь все было иначе. Мой дар пришел ко мне без их участия.

Отец смотрел на меня не отрываясь. Влияние датчика на эксперимент, распространение света в пустоте, соотношение энергии, массы и скорости — все это можно было свести к уравнениям и формулам. Но мои способности к формулам не сводились, и это волновало отца. Может быть, от этого он и не спал по ночам.

Я стоял перед публикой, бессильно уронив руки. Костюм висел на мне мешком. Я скользил взглядом по лицам, смотрел каждому в глаза, а в голове у меня все затихало и становилось совершенно белым. Я попытался вызвать в памяти выученные сонеты и краткий план главы о британском колониализме, но не всплыло ничего: ни единой цветной линии, ни хоть какой-нибудь спирали с горьковатым вкусом. Это продолжалось долго, целую вечность. Зрители начали перешептываться. Доктор Гиллман вежливо улыбнулся и кашлянул. Я не решался взглянуть на родителей.

И вдруг я услышал свой собственный голос, произносящий следующее:

— Итак, мистер Смарт, перед вами знаменитый следователь с Гавайских островов, ныне работающий на полицию Сан-Франциско: инспектор Гарри Ху.

Мои мозг и язык, не спросив у меня разрешения, начали воспроизводить одну из серий первого сезона сериала «Напряги извилины». [60] Агент «международной организации зла» под названием КАОС убит в Сан-Франциско, куда он ранее прибыл вслед за главным героем Максом Смартом. Смарт и Гарри Ху обнаруживают мертвое тело, и Макс осматривает его с целью обнаружения улик.