Степана Константиновича встретили объятиями. Он сразу же ушел искать Ющенко. А Петя стал знакомиться.

Но рослая девушка Тася, работница почты, была для него не почтовиком и не Тасей, а Таней Берсеневой, дочкой прямодушного русского капитана первого ранга, перешедшего на сторону революции. Парикмахерша Ниночка, впервые выходившая сегодня на сцену, с пунцовыми, горящими щеками, к которым она прикладывала руки, то и дело заглядывая в зеркальце, была второй дочерью Берсенева, легкомысленной Ксенией, а маленькая пожилая женщина в платке, жена землемера, — это, конечно, мать семьи, в которой развернется действие.

Ну вот. Все они очень рады, что приехал инструктор областного Дома народного творчества, и, конечно, очень волнуются. Они волновались бы и без него. Зал полон. И зритель есть зритель!

Мало кому известная клетушка на задворках сцены! Сколько больших страстей ты вмещаешь в себя и сколько, может быть, неподдельных талантов начнет отсюда дорогу! Как знать!

Скромная Марья Ивановна — та, понятно, уж не надеялась на взлет при всех способностях, которые угадывались в ее умных, внимательных глазах, в простой и по-детски непосредственной ее речи. Она была ветераном художественной самодеятельности. Она играла свои первые роли на клубных сценах, когда Петя еще не родился. В тот год, когда он заканчивал училище в Москве, Марья Ивановна была с мужем в тайге и там участвовала в работе драматического кружка.

Петя с удовольствием слушал, как она рассказывала про тайгу, где все замечательно, особенно когда розовым пухом цветет багульник на сопках и в мае распускается свежая-свежая лиственница; где вырос новый городок с большим клубом и асфальтированными улицами и где такой здоровый, такой чудесный воздух зимой, несмотря на лютый мороз.

— По-моему, вы преувеличиваете, Марья Ивановна, — басом сказал появившийся за спиною Пети великан, поправляя на себе матроску.

— Что?

— Да все! Про свою тайгу.

Марья Ивановна встрепенулась:

— Ну, вы, Ющенко, влюблены в свои степи!

А громадный Ющенко ответил, улыбаясь во весь рот:

— Это есть. Ездил я как-то в горы за яблоками для магазина. Не понравилось. Дышать нечем. А люди лазят, как козы. Ну его! Как увидел степь, сразу легче стало.

Петя присматривался к нему. Значит, это исполнитель роли Годуна… Он возразил. И Ющенко охотно согласился. Наверно, и в горах что-то свое…

В комнату, не притворив за собой двери, вошел человек среднего роста, лысеющий, с неяркими глазами, тяжело смотревшими в одну точку. Дверь за ним пропела, проскрипела и стихла.

Протянув руку, он сказал неожиданно громко:

— Гошкин.

— Вы заведующий Домом культуры и руководитель драмкружка? — спросил Петя, припоминая, что ему называли эту фамилию в Доме народного творчества.

— Я играл на многих профессиональных сценах, — вместо ответа произнес Гошкин с достоинством и на миг покосился в сторону Марьи Ивановны. — Чайник, чашки, ложечки принесли?

— И сахарницу, — прибавила Марья Ивановна, бережно выкладывая все это на столик из авоськи, а Гошкин снова начал есть Петю мелкими темными глазами, как бы говоря: вот чем мне приходится заниматься.

И не понимал, не чувствовал, не видел, до чего волнующей бывает иногда такая простая житейская мелочь, как эти домашние чашки с ложечками на крохотном столе в театральной раздевалке.

— Значит, все же доехали? — спросил Гошкин Петю.

— Доехал, как видите.

— Дорога у нас такая, что немудрено было и застрять, — проворчал Гошкин.

— Да, дорога нелегкая, конечно.

— Нарьян-Мар! — вскинув крупные брови, заключил Гошкин почти торжественно, и Петя не удержал смешка: он догадался, кого передразнивал веселый шофер Вася в машине.

Но Гошкин по-своему истолковал его смешок и внятно и зло добавил:

— Пурга в тундре!

— Вы бывали там? — поинтересовался Петя.

— С гастролями, — объяснил Гошкин, настороженно приподняв брови.

— А-а, — неопределенно протянул Петя, пританцовывая на месте. Руки его за спиной невольно трогали забытую тихую печурку. Холодно было в раздевалке. — Действительно, Нарьян-Мар и Маточкин Шар и здесь и в зале. Неужели нельзя натопить?

— Дров нет, — отозвался Гошкин в том же тоне. — Проблема!

— Ах уж и проблема! — шутливо не согласился Петя. — Степь, конечно, не лес, но если заранее позаботиться.

— Я не истопник, я не истопник! — перебил его Гошкин. — Я режиссер!

— И заведующий этим домом, — добавил Петя с улыбкой. — Это ведь не самодеятельность, а героизм — играть при такой температуре.

— В гоголевские дни, — тоже пританцовывая на месте, прогрохотал Ющенко, — какой морозяка был, а Тася выступала в платье с декольте. Вот это был героизм!

Все засмеялись, кроме Марьи Ивановны, которая сердито поджала губы, а сказала, однако, робко: