— Поехали!

Солнечные блики прыгали по воде вокруг осевшей чуть ли не по самые борта лодки. Паренек тоже улыбнулся Леле, поднял и завел назад весла. Светлый дождь посыпался с них в воду.

— Полный! — скомандовала Леля.

Лодка развернулась, поплыла и… пристала к берегу.

— А все-таки покатались! — сказала Леля, первой спрыгнув на пляж.

Она подхватила свой сарафан, надела на ходу, и он тут же промок пятнами от купальника.

…Два дня после этого Леля купалась в другом месте и заплывала, куда хотела. Мальчишки же подружились с лодочником и даже катались в его лодке. Звали и Лелю. Но она с Гулливером отрабатывала на волейбольной площадке подачу. Становилось скучно — садилась на мяч. Гулливер усаживался напротив и вытирал пот с лица. И снова кидали мяч друг другу.

Вокруг стояли горы, облитые солнцем. На ближнем склоне Леля увидела цепочку живых фигурок, пригляделась и узнала ребят.

— Куда это они? — спросила она почти испуганно.

— Да на озеро… — нехотя отозвался Гулливер. — Потащились… В такую жарищу!

— На какое озеро?

— Где-то в горах.

— А кто сказал?

— Костя.

— Костя? Какой?

— Да этот… лодочник!

— Седой? — спросила Леля. — А он пойдет?

— Нет. Он же плавает. На своем дредноуте.

— Тогда я пойду.

И Леля побежала.

Она была городской девочкой, и ей очень захотелось взглянуть на горное озеро. Гулливер схватил мяч и кинулся следом.

И вот перед ними открылись горы. Издали они казались голыми и неживыми, а вблизи словно переменились. В каждой выемке, будто в пригоршне, горы держали миндаль и кизил, а из каждой трещины по узловатым стеблям, как по веревкам, выбирался дикий виноград.

Бледно-розовые, в цвету, кусты шиповника стояли на самой высокой скале, куда забралась Леля. Среди камней попадались загадочные метлы мелких-мелких цветов на коротких ножках, точно обрызганные синькой. Сорвешь куст — и сразу букет в руке.

Леля прыгала с камня на камень, не подавая руки Гулливеру, все время пытавшемуся поддержать ее, словно она могла упасть!

Далеко внизу, на воде, точкой кружился «дредноут» с лодочником. Интересно, знает ли он, что это за синий бурьян, и какая гора виднеется справа и какая слева, и что прячется за ними. Должен знать — он ведь местный.

Озеро выглядело просто, с осокой по одну сторону и кустарником по другую, словно кто-то взял его снизу, поднял сюда и оно так и осталось синеть среди громоздившихся в небо скал.

Леля нырнула в озеро в чем была, и вода, оглушающе ледяная, сковала ее. Мальчишки закричали, протянули с берега руки.

— Гулливер, — попросила Леля, не попадая зубом на зуб, когда выбралась на берег, — дай мне свои штаны!

Все мальчишки были в трусах, но Гуля не позволял себе такой вольности и даже днем носил брюки, а по вечерам ходил в пиджаке и галстуке.

— Пожалуйста, — сказал он Леле, чересчур громко захохотав. — Ты утонешь в них.

— Не утону! — крикнул она, побежав к курчавой серебристо-зеленой рощице за озером. И сейчас же появилась оттуда в подвернутых Гулливеровых штанах. — Ребята! Здесь миндаль!

Миндаля нарвали в майки столько, что всю обратную дорогу грызли, грызли и еще принесли с собой. Зубы у Лели потемнели от кожуры молодых орехов. Для мамы она несла тот неизвестный синий куст.

Мама поцеловала Лелю, но сказала:

— На кого ты похожа?

— Я тебя огорчаю? — серьезно спросила Леля.

Положив голову на мамино плечо и глядя в сторону, она вдруг припомнила… Маленькую ее всегда вертели, когда она приходила со двора. Ботинки в грязи, руки тоже, повернут спиной — на спине мел!.. «У нас не дочка, а бандит какой-то растет», — говорил обиженно папа. «Давай отдадим ее кому-нибудь», — предлагала мама. «А кто ее возьмет?»

Неожиданно захотелось домой. И, подсчитав, она не пожалела, что до отъезда осталось так мало.

Но конечно же надо было сходить еще к далекой бухте, так условились с мальчишками. Возле этой бухты попадались совершенно редкие сердолики. У Лели был один, но такой ничтожный, что его стыдно показывать дома…

О далекой бухте ребятам тоже рассказывал лодочник Костя.

Туда не было ни обычной дороги, ни даже козьей тропы. Скалы, охраняющие ее, отвесно падали в море, и в бухту можно было заплыть только из соседнего заливчика, где среди мягких бородатых камней, залезших в водоросли, сидели здоровенные крабы.

— Нет, нет, — настойчиво возражала мама утром. — Я тебя никуда не пущу! Идти да еще плыть!

— Мамочка! — умоляла Леля. — Я принесу тебе живого краба!

— Спасибо. Мне совершенно не нужен живой краб, — отвечала мама. — Что я с ним буду делать?

Они разговаривали в своей комнате, расположенной на втором этаже дома отдыха, а внизу, в парке, под балконом, Лелю давно дожидался Гулливер.

— Не нравится мне этот ваш… семафор, — строго сказала мама, поглядев в окно. То ли как железнодорожница, то ли оттого, что Гулливер готов был весь день проторчать под балконом, мама спутала его прозвище. — И зачем тебе эти крабы?