Шрифт:
— Сердолики! — нахмурилась Леля. — Ну, я не пойду.
— Ну, иди, иди, — разрешила мама, улыбнувшись чуточку грустно.
Конечно, Гулливер ходит и ходит тенью, но эта бухта! Так хотелось туда попасть!
Дорога карабкалась с перевала на перевал. Не шли, а ползли по острым камням, а вдоль скалы плыли так долго, что едва хватило сил. Потом ничком лежали на сером пляже, заваленном булыжниками величиной с кулак, а потом ходили согнувшись и до рези в глазах искали сердолики, камни-огоньки, будто это брызги моря остекленели в минуты здешних рассветов и затерялись в крупной гальке пляжа.
Галька отзывалась на каждый шаг: хруп, хруп. Леля наступала потверже: хруп, хруп. Снова ей казалось, что она в далеком путешествии, на земле, где еще не было людей.
С этим чувством она брела назад.
— Костя! — удивленно крикнул кто-то из мальчишек.
Леля посмотрела.
Под скалой качалась знакомая лодка, но она была пуста. А Костя еле был виден на верху скалы. Он помахал рукой и стал провожать ребят и Лелю взглядом, пока они не спустились в ущелье, все поросшее тихой рыжей травой, угрюмо сидящей на камнях.
Леля оглянулась.
В то самое мгновение, когда она оглянулась, Костя, взмахнув руками, отделился от скалы и вниз головой полетел с нее в море.
И Леля подбежала к обрыву, остановилась и замахала тапочкой, что несла в руке, а когда опомнилась и заглянула в тапочку, сердоликов там не было. Ее камни-огоньки, собранные с таким трудом, все разлетелись.
Костя сидел в «дредноуте», не поднимая головы.
— Что ты тут увидела? — послышался за спиной голос Гулливера.
— Интересное занятие — целый день кататься на лодке. Правда? — съязвила она.
— Он же подрабатывает, — небрежно объяснил Гулливер. — Зимой учится, а летом людей спасает.
Леля повернула к нему свое загорелое лицо. Упругие губы ее сложились неожиданно по-взрослому: не то в улыбке, не то в усмешке. Если бы Гулливер был внимательней, он заметил бы это, но он только потянулся к ней губами, и она увидела, как рыжеватый пух блестит над его верхней губой.
— Что ты хочешь? — спросила Леля беспомощно.
— Я? Поцеловать тебя.
— А если я не хочу? — спросила Леля, точно ждала от Гулливера совета. — Уйди!
Гулливер потянул носом.
— А что ты сделаешь?
— А вот что!
Она шлепнула по его наклоненной голове пустой тапочкой и, приложив руки к бокам, «солдатиком» прыгнула со скалы вниз, и сразу сердце у нее задрожало и онемело от ветра.
Вынырнув, она увидела впереди ворох брызг. К ней плыл Костя. Она повернула и поплыла от него к берегу. Но он вылез раньше.
— Оттуда еще никто из девчат не прыгал!
— А что? — зло спросила Леля, стараясь сдержать дыхание.
— Эй! — задрав голову, крикнул Костя Гулливеру. — Прыгай! Чего он не прыгает?
— Леля-а! — долетел сверху голос Гулливера. — Я на-рочно-о!
Поднимая пыль, со скалы скатился камень и глухо бултыхнулся в воду.
Леля забросила назад волосы. Извилистые струйки потекли по ее шее, по ее крепким мальчишеским плечам. Она посмотрела на босые ноги: вторая тапочка слетела во время прыжка и утонула.
— Сердолики мои пропали, — вздохнула Леля. — Жалко.
— Еще можете сходить.
— Я уезжаю.
— Когда?
— Сегодня, — ответила Леля очень сердито.
— Леля, — кричал Гулливер со скалы.
— А я думал… — сказал Костя и помолчал. — Я хотел вашим ребятам показать, где пещеры. Там кристаллы железняка как золотые шестигранники. Будто бы их мастер сделал. А еще есть каньон — туда ночью забираются на луну смотреть. Но днем там лучше. Красные скалы. Еще есть у нас родник в горах, — говорят, целебный. Кратер вулкана…
Он снова примолк.
— К нам сейчас две экспедиции приехали из Ленинграда, — прибавил он, глядя в море и думая о своем. — С ними интересно ходить…
— А вы ходили?
— Ага. Смотрите, — вдруг сказал он равнодушно, — дельфины играют…
— Где?
— Вон, вон!
Но Леля так ничего и не разглядела.
— Может, на лодке со мной поедете? — спросил Костя.
Она помотала головой — не хотела. Костя, как стоял, с места нырнул в воду. «Точно дельфин», — подумала Леля. Он показался возле самой своей лодки. Леля с трудом зашагала по берегу. Лодочник подплыл к ней, сделав несколько стремительных и сильных рывков веслами.
— Возьмите. Здесь без тапок нельзя! — и он кинул свои грязные резиновые тапки, бывшие белыми когда-то очень давно.