Край неба впереди завалило рыхлыми облаками. Жгучей каплей упало в них солнце.

Шустрые дорки, стуча моторами, окружили косяк. Леша кинул сеть, и вскоре на «Ветерок» уже выгружали рыбу.

— Не выглядывал? — с беспокойством спросил Леша у рулевого, косясь на свою каюту.

Ласточкин не выходил ни ночью, ни утром, и это было тревожно и досадно. А что, если так и не глянет он на море, на улов, не увидит всего, что хотел показать ему Леша. Просидит до нового вечера в заточении, а там, на берегу, задаст Леше неслыханную взбучку. И отберет у него бригаду, и эти легкие дорки, и сейнер «Ветерок», на котором столько хожено мимо полынных берегов с птичьими бухтами да безмолвных огоньков-мигалок на мачтах погибших в военные годы судов — «топляков». Отберет?! И пусть. Ладно! Черта с два — ладно! Лучше бы не зарываться ему, а ловить, как все ловят, возить, как все возят… Хоть на собственных дорках!..

Леша толкнул дверь каюты. Ласточкин, одетый, в плаще, лежал на койке, сунув руки под крутой затылок, и смотрел в потолок.

— Доброе утро, — негромко сказал Леша.

Ласточкин рывком повернул к нему голову. Его покрасневшие за ночь глаза сверкнули устало, на голом виске набрякла мертвенно-синяя жила.

— Я с тобой не хочу говорить. Понятно? — рявкнул он. — Садись.

— Пожалуйста, — Леша сел.

— Ты решил мне свой характер показать, — колотился в тесной каюте зычный голос Ласточкина, — но у меня свой есть.

— Конечно, — подтвердил Леша.

— Ты член партии? — спросил Ласточкин, не слушая его.

— Кандидат.

— Будешь и в райкоме отвечать!

— Конечно.

— Что — конечно? — почти взревел Ласточкин.

— Буду отвечать, — Леша встал.

— А сейчас свяжи меня по радио со штабом. Я потребую, чтобы тебя немедленно вернули на берег.

— Рация не работает, — твердо сказал Леша, и вокруг его сжатых губ выдавилась белая каемка.

— Угу, — Ласточкин остервенело сжал кулак.

— Я рыбу взял, — тихо сказал Леша, — пойду, мне некогда.

И отступил за дверь. У камбуза распорядился, чтобы гостю отнесли завтрак. Не видел, как Ласточкин по-стариковски неуклюже поднялся с койки, не слышал, как он раздраженно, вслух удивился: «Уже рыбу взял?!»

Когда Ласточкин вышел наконец из каюты, день показался ему черным и бездонным. Оттого, вероятно, что море, такое бесконечное, открылось впереди. Без земли. Холодные и неживые краски тускло мерцали на тяжелой воде. Чужое какое-то море! Но ведь море не виновато в том, что случилось…

И небо было как мутная вода.

Черные тени лодок таяли далеко… Что за лодки? Откуда?

Какая-то жутковатая даль…

Надернув плащ на плечи, Ласточкин обошел рулевую будку и остановился на нижней палубе, у дыры трюма.

Паренек в синем ватнике веником сметал в глубокий трюм остатки хамсы, бьющей хвостами по мокрым доскам палубы. Сейнер, набирая скорость, тянул за собой клин белой пены, шел неизвестно куда.

«Везут меня, как вещь», — подумал Ласточкин, но скоро сообразил, что они приближаются к доркам, к месту лова. Значит, выгрузив первую рыбу, бригадир уже перебрал сеть и начал второй замет.

Парень в ватнике, кинув веник, замахал рукой, истошно закричал рулевому:

— Айда на ворота, запирай «щель»!

— Цыц! — неожиданно одернул его Ласточкин, и парень даже присел.

— Второй бригадир нашелся! Жди сигнала! Я тебе покажу «айда»!

Но тут и рыбаки недовольно закричали, чтобы сейнер шел в разрыв между лодками, загоняя рыбу в глубь сети.

— Чего там мешкаете?!

Однако момент был уже потерян, и черноусый, как казак, рулевой круто положил сейнер набок, огибая дорки с сетью по большому кругу, чтобы второй раз зайти с нужной стороны.

— Что вы кружитесь? — гаркнул Ласточкин. — Вы работаете или свадьбу справляете? Куда, куда, эх ты, черт тебя тряси! Пусти.

Он плечом вытолкнул рулевого из рубки и сам схватился за натертые ладонями рукоятки штурвала. Дрожь пробежала по рукам. Ласточкин не сразу поборол ее. И пока малым ходом сдавали на дорки, и пока рыбаки — все молодые — подсушивали сеть с уловом и подводили ее под «хватку» — большой сачок на тросе с лебедкой, — Ласточкин не бросал штурвала. Белыми брюшками взблеснула крупная хамса, опрокинутая в трюм из первой «хватки», и тогда он уступил место усачу.

Какой-то рыбак кинул из дорки под ноги Ласточкину мокрую пачку сигарет:

— Попросите кока, пусть положит на камбуз, высушит.

Кто-то велел пареньку в синем ватнике:

— Яша, подай чайничек чаю, чем послаже! Ласточкин смотрел на все, как сквозь мутную пелену.

«Хватка» за «хваткой» опрокидывалась рыба в трюм, брызги летели на плащ Ласточкина, на брюки, на ботинки, высыхали и оказывались чешуей. Через полчаса, стоя на ветру, он сделался похожим на мельника в муке.

Сеть подтягивали выше и выше, но дна все не было видно, и каждый раз «хватка» вылезала наружу, грузная, обросшая хвостами рыб, как еж иглами. Когда над дырою трюма выросла гора рыбы, Леша попросил Ласточкина отодвинуться, чтобы «сыпать» улов на палубу. Мягкая живая гора стала расползаться. И палубу завалили до краев…