— Какие усы? Где? — совсем без голоса спрашивал лысый.

— Вот здесь, под носом… Разрешите, я присяду…

— Вон! — рявкнул лысый, у которого вдруг снова прорвался голос.

И когда Нефедов попытался заглянуть еще раз, он повторил свое короткое восклицание еще мощней.

Юрий Евгеньевич лежал на раскладушке, продавленной почти до полу, и спрашивал себя: «Отчего я такой невезучий?» И поскольку вроде был честным, никого не обижал, оставалось непонятным, за что судьба платила ему недобром. Сна не было, и он решил достать чертежи и заняться посадочным устройством, мявшим клубни. Сейчас же стало ясно, что это все время занимало и мучило его. И среди малины, и у муравейника. И тогда, когда он ухал совой и вспоминал глупые и азартные детские стихи, приманивая ерша… Это отрывало его от жизни наполовину, а иногда и на все сто, и, может быть, в этом была причина того, что другим он казался неполноценным, которого легко обмануть. И обманывали. А он не сопротивлялся, потому что, видно, и сам не сразу соображал, что с ним происходит.

Этого нельзя было ни отнять, ни исправить, и он вдруг успокоился, вытащил из-под раскладушки рюкзак, из рюкзака — большой блокнот, выдернул из втулки у его корешка карандаш и начал чертить при свете жалкого карманного фонаря, скоро вытаявшем из давних батареек без остатка…

Новый день был пасмурным, не манило ни купаться, ни в лес, и Нефедов вместе с Женькой сходил в автогараж турбазы, выпросил аккумулятор и фару, все старое, брошенное, ненужное. Аккумулятор быстро перезаправил и к вечеру подзарядил, а фару приклепал к раскладушке, к раме, в головах, и за полночь, когда в лагере выключили электричество, только у Нефедова светила под укрытием автомобильная фара, а сам он лежал на животе перед чертежом и сучил ногами. Голодные комары словно бы со всех окрестностей слетелись в его палатку. Бедный Юрий Евгеньевич устал хлопать себя куда попало, а палатка зудела.

С натянутой проволоки посреди нее свисало одеяло, отгородив нефедовский «кабинет». В темной половине спали Вера и Женька. Нефедов прислушался — их дыхание было ровным.

Он манипулировал руками, мысленно проходя весь путь клубня из воронки в посадочную втулку, корчился, будто сам попадал под жесткий и неумолимый толкатель, что-то зарисовывал и думал. Вдруг его кто-то огрел по ноге, раздавив присосавшегося комара. Нефедов оглянулся и увидел Веру — она стояла, присобрав вырез ночной рубахи на груди.

— Который час?

— Я часы останавливаю, чтоб не знать… — ответил Нефедов и натянул простыню на оголившийся бок раскладушки. — Садись.

Вера присела, а он устроился рядом с ней, прислонился, поцеловал в щеку и потерся носом о завитки ее волос на виске. Она шутливо отбивалась от него и щурилась от света.

— НТР, — сказал он, махнув пальцем на фару. — Научно-техническая революция!

— Новатор! — рассмеялась Вера, зажав ладонью свои губы.

Женька засопел и заворочался под одеялом, Вера хотела встать, но Нефедов удержал ее, притянул к себе.

— Пусти! — приказала она не очень настойчивым шепотом.

— Закрой глаза, — велел он.

Она зажмурилась в ожидании, а потом увидела перед собой, на деревянном полу палатки, собранном из оструганных и покрашенных несуразной желтой краской досок, матрац. Нефедов взмахнул простыней. Вера приложила к щекам ладони, а на матрац упала подушка.

— Революционер! — сказала она, ныряя в постель на полу, а Нефедов лег рядом, не отставая.

Комары гудели своими моторчиками.

— О чем ты думаешь? — спросила Вера через минуту.

— Мне здесь очень нравится… Но все же интересно, почему Нерсесян не дал нам путевки? Не было бы этой беды с удочками.

— Да это пустяки! — недовольно пошевелилась Вера. — Аркадий Павлович — хороший.

— Тем более.

— И путевка — ерунда. Меня интересует, даст нам Heрсесян в этом году квартиру?

— Я насяду!

— Да уж! — Вера обеими ладонями взяла его за руку у плеча и прижалась к нему, смеясь тихонько и весело. И ласково пообещала, что если он обманет, если не добьется квартиры, то она с ним поругается, как еще не ругалась.

— Другие добиваются для своих семей, а ты… Я хочу, чтобы у меня муж тоже был сильный.

Он спросил, еле шевеля вдруг пересохшими губами:

— Вера, а ты можешь от меня уйти?

— Могу, — ответила Вера, — потому что нам больше просто нельзя жить в одной комнате. Женька уже большой.

— А если ты уйдешь, — сказал Нефедов, — я вообще перестану жить. Предупреждаю. Я теперь все время буду об этом думать.

— Думай о квартире, — посоветовала Вера.

Какая это, в самом деле, жизнь? Вместо посадочного устройства — в голове квартира и удочки. Завтра же он еще раз зайдет к лысому. И он сказал об этом Вере, чтобы показать, каким сразу стал сильным. А Вера возразила насмешливо:

— Никуда вы не пойдете завтра, товарищ Нефедов!

— Почему?

— Потому что завтра экскурсия, на которую вы записались. В Верхнее Волгино!

— Ах, черт! — воскликнул Нефедов.

Захотелось спрятаться ото всего, и он повернулся на бок и обнял жену.

— А рубильник? — испуганно шепнула Вера.

— С твоей стороны…

Вера рукой нашла на столбе, за одеялом-перегородкой, рубильник, приколоченный там для Женьки, и выключила фару.

В наступившей темноте внезапно послышались звуки ночи: треньканье сверчка, голос какой-то птицы, которая жаловалась на бессонницу, мучившую ее, и, конечно, неутомимое зуденье комаров…